— Я думаю, ты прекрасно справился с тем, что надо было сделать.
Взгляд Ивэна погас. Он покачал головой:
— Вот в этом ты ошибаешься. Впрочем, ты никогда не умела угадывать, ты и сама знаешь.
— А ты? — спросила Эспер. В самом деле, чего больше всего хотел Ивэн, кроме как писать картины и иметь признание и свободу?
Он нахмурился, глядя на красные угли в очаге, не отвечая на вопрос. Эспер поднялась и приготовила легкий ужин. Она поставила поднос перед Ивэном и подбросила в очаг полено.
Редлейк ел и пил в полном молчании. Эспер сидела в своем кресле-качалке и наблюдала за ним. Их — двух старых людей, сидящих в старой комнате, — связывала между собой только память. Память о короткой страсти и долгой обиде.
Зачем он пришел, подумала Эспер. Зачем ему нужно было вновь вторгаться в мою жизнь со своим эгоизмом и со своей дурацкой живописью и снова будить большую боль, которую я давно похоронила? Зачем я сказала, что он может переночевать здесь?
Редлейк поел и вытер свои усы салфеткой из камчатного полотна. Эспер поднялась и взяла поднос. Ее лицо было враждебным.
— Спасибо, — сказал Ивэн. — Все было очень вкусно, — и он улыбнулся. Несмотря на бороду и усы, его быстрая улыбка по-прежнему пугала своей привлекательностью.
— Ты все еще красива, Эспер, — вздохнул он. — Ты прекрасно сложена, вот почему. Твои пропорции отлично сохранились, хотя ты немного и потолстела. Но зачем ты напяливаешь на себя эти темные цвета? У тебя никогда не было ни малейшего понятия о цвете!
Эспер взглянула на свое серое домашнее платье и вязаную черную шаль.
— Я вдова, — холодно сказала она, — и уже не молода. Ты готов пройти в свою комнату?
Ивэн с трудом поднялся со своего кресла, тяжело опираясь о палку. Эспер, желая проводить гостя в его комнату, подняла его прямоугольный саквояж.
— Не трогай! — резко вскрикнул Ивэн. — Я всегда ношу его сам. Я не всем разрешаю носить свои вещи.
Эспер пожала плечами и поставила саквояж на место.
В ту ночь в своей спальне над старой кухней она лежала долгое время без сна, неподвижно глядя в темноту.
Следующим утром туман рассеялся, и чистый, яркий солнечный свет заискрился на волнах Малой Гавани. Юго-западный бриз, такой же мягкий, как майский аромат цветущих сирени и каштана, распространившийся над городом, вливался в открытые окна «Очага и Орла».
Эспер проснулась с ощущением майского, весеннего настроения, и хотя насмешливый внутренний голос подшучивал над ней, она с усердием принялась расчесывать свои волосы. Эспер надела свое единственное яркое платье — бледно-лиловое» кисейное, с поперечными белыми полосами. Было достаточно тепло для того, чтобы надеть летнее платье.