Зачем, ну зачем она вернулась? Бередить уже подзатянувшиеся раны? Откуда взялась вздорная мысль, что нужно бросить как-то наладившуюся жизнь и мчаться сюда, в Ленинград, в свой родной дом, на родной завод, как будто именно тут она найдет тепло и счастье... За десять тысяч километров от дома, в необжитых местах, где все строилось и отлаживалось заново, у нее не возникало никаких сомнений. Как она рвалась в путь-дорогу! Ехала верхом, потом на грузовике, в автобусе, на пароходе, потом больше десяти суток поездом. «Домой, домой!» А что нашла? Пепелище...
Ну что ж. Значит, так и жить. Стиснуть зубы и жить.
Два часа она мыла, чистила, скребла, перетряхивала, перетирала. Вконец умаявшись, огляделась: комната сверкала чистотой и казалась новой, впервые увиденной оттого, что вся мебель переехала на новые места.
Она долго тщательно мылась в холодной ванной. Переодевшись во все чистое, с улыбкой достала из шкафа довоенное любимое платье, встряхнула, недоверчиво осмотрела, надела. Платье было свободнее, чем раньше. Затянула шелковый кушак, остановилась перед зеркалом. Как давно она не разглядывала себя вот так, во весь рост! Оттого, что все эти годы много ходила и работала на свежем воздухе, ноги стали мускулистыми, все тело — крепким, гибким, выносливым. А лицо обветрилось и потемнело... Она подошла к зеркалу вплотную, разглядывая себя пристрастно и недоверчиво. Похудевшее лицо с энергично сошедшимися темными бровями и карими блестящими глазами сейчас показалось сухим и почти старым. Морщинки возле глаз и губ, желтоватые от прошлогоднего загара щеки, упрямые морщины на слишком высоком лбу под гладкими и, кажется, тоже потемневшими волосами. Как все женщины с живыми, подвижными лицами, Аня дурнела, изучая себя в зеркале, потому что зеркало отражало несвойственную ее лицу неподвижность. Стало грустно и страшно. Тридцать два года... Неужели молодость уже позади? Вот и кончилась моя женская незадавшаяся жизнь...
Со вздохом отойдя от зеркала, Аня сообразила, что очень голодна, и достала из чемодана остатки дорожных запасов. Немного печенья и конфет — вот и все, что осталось от солидного пакета, который Ельцов насильно вручил ей на прощанье. Ельцов... Ане вдруг до слез захотелось вернуться к нему, к его заботливой нежности, почувствовать себя не такой одинокой.
— Соседушка, чаю не хотите ли?
Евдокия Павловна без стука вошла, с любопытством оглядела прибранную комнату, потянула за руку:
— Пойдем, пойдем, устали небось?
Стараясь ни о чем не вспоминать, Аня вошла в знакомую комнату — и не узнала ее. Ни уюта, ни прежней обстановки, ни памятных с детства обоев... Да оно и лучше! Но как здесь, видимо, трудно живут!