Полозов взял голубой листок и прочитал задание, чтобы собраться с мыслями и подавить неуместную злобу.
— Я знаю и то, Семен Матвеевич, что вы сделаете за три дня, если захотите, — сказал он, возвращая наряд. — А сделать нужно, срок — предельный.
— Что я захочу, это в наряде не пишут, — ответил Торжуев и сунул в карман голубой листок. — Что полагается по норме, то и спрашивайте с нас, Алексей Алексеевич. А что сверх... сами понимаете...
— А что тут понимать, Семен Матвеевич? Работа сдельная, сколько заработаете — все ваше будет.
Он прекрасно знал, чего добивается Торжуев: начальник цеха не раз «подкидывал» кругленькую сумму за особо срочные и сложные работы на уникальных каруселях, поскольку выполняли их только два карусельщика — Торжуев да его тесть Белянкин. Но аккордные оплаты были запрещены, и Полозов не собирался искать обходные пути.
Торжуев нагловато усмехнулся:
— Будет интерес — будет и старанье.
И, приподняв на прощанье кепку, вразвалочку пошел прочь.
«Вот жила! Попробуй-ка подними такого на досрочное!» — с гневом подумал Полозов, направляясь к большой группе рабочих, собравшихся возле «Нарвских ворот».
В гулкой тишине цеха отчетливо звучали увлеченные, перебивающие друг друга голоса. «Беседа проводится», — догадался Полозов и, еще не видя, кто ведет ее, почему-то представил себе, что увидит в центре непринужденно расположившейся группы Якова Воробьева, нового партгрупорга четвертого участка.
Подойдя ближе, он не сразу увидел Воробьева — рабочие сидели где придется, некоторые стояли кучками, беседа катилась как бы сама собой, и не понять было, кто направляет ее. Может быть, просто читали газеты, да и заговорили о международных делах. Кое-кто и не участвует в беседе, завтракает или занят своими личными разговорами. Вот крановщица Валя Зимина, комсомольская активистка и умница Валя, артистка заводской драмстудии. Около нее, конечно, ее приятели Коля Пакулин и Женя Никитин — эта троица неразлучна. Светлый курчавый хохолок Николая Пакулина делает еще заметней здоровый юношеский румянец на щеках, с которых до сих пор не исчезли ребячьи ямочки, а рядом с Пакулиным кажется совсем взрослым и особенно болезненным Женя Никитин, комсомольский секретарь цеха и слесарь сборки, успевший повоевать два года танкистом и вернувшийся из армии с шестью наградами и тремя знаками тяжелых ранений. Все трое перешептываются — видно, о чем-то своем. Но нет, оказывается, все о том же. Валя вдруг начинает говорить — звонко, не очень уверенно, но горячо. Она говорит об Уолл-стрите, произнося это слово брезгливо, слегка содрогаясь плечами, как будто прикоснулась к скользкому чудовищу. Ее слушают охотно — Валю любят, Валя — цеховая дочка.