Теперь предстояло самое главное. Вера сходила в чулан, принесла высушенные мухоморы. Не зря когда-то нашла их в лесу, вот и пригодились. Не ведала только, что для самой себя собирала.
Ядовитые, скукожившиеся грибы она положила в кастрюльку, залила водой, поставила кипятиться. Сама, ожидаючи, села рядом, внимательно оглядела дом, не забыла ли чего напоследок.
Один угол кровати оказался неаккуратно застелен. Вера подошла, поправила, теперь всё как будто хорошо, ровно.
Она потянула носом, отвар был готов, запах от него шёл гадкий, тошнотворный. Сняла кастрюльку с огня, перелила тёмное, густое варево в чашку. Подождала чуток, пока остынет, в последний раз взглянула на фотографии на стене и решительно, давясь от отвращения, сделала первый глоток.
Генрих Штольц решил заехать к Вере рано, до работы. Хотел на этот раз сам завезти ей продукты, не посылать Пауля, знал, что она его терпеть не может. Заодно предполагал поговорить с ней несколько минут наедине, рассказать о письме, которое получил от отца. Сегодня предстояло много дел, из штаба вчера пришёл новый приказ, требующий немедленного выполнения, и он не знал, когда потом сумеет вырваться.
Но даже жёсткий, неприятный приказ не мог изменить его превосходного настроения. Война есть война, ничего не поделаешь, и она, к сожалению, затягивается, но в каком-то смысле ему это даже на руку. Петер Бруннер, конечно, сукин сын, но надо отдать ему должное, он снял с него целый круг проблем. Организатор Бруннер безусловно отменный. По крайней мере партизаны, которые держат в напряжении все оккупационные войска, обходят Дарьино стороной. По сравнению со многими другими населёнными пунктами здесь, слава богу, более-менее тихо.
Яркое весеннее солнышко навевало отрадные мысли. В конечном счёте, жизнь только начинается и всячески благоприятствует ему, Генриху Штольцу, которому вскоре предстоит стать отцом прелестного ребёнка. В том, что ребёнок будет прелестным, он не сомневался.
«Опель-Адмирал» остановился около хорошо знакомого ему дома. Даже к этому бревенчатому, грубо сработанному строению Генрих испытывал теперь умиление. Здесь его будущему младенцу суждено провести свои первые дни, прежде чем он окажется в нормальном, цивилизованном, достойном его древнего рода месте.
Генрих выскочил из машины с большим пакетом в руках.
Улыбаясь, подошёл, постучал в дверь.
– Вера!
Ответа не последовало.
Генрих Штольц постучал ещё несколько раз, потом осторожно приоткрыл дверь, вошёл внутрь, потягивая носом.
Отвратительный горьковатый запах стоял в комнате. Вера, скрючившись, в беспамятстве лежала на полу, тяжело дышала. Лицо было бледное, в испарине, в глазах стояли слёзы, изо рта, образуя небольшую лужицу, сочилась чёрная пена.