— Очень безопасное существование.
Пенелопа чуть не фыркнула.
— Но какая радость в безопасном существовании?!
Он не мог не согласиться, что перспектива действительно не вызывала радости. С другой стороны, безопасная жизнь имела свои достоинства. Девушка не понимала, как ей повезло иметь родных, которые пеклись о ее благополучии и хотели, чтобы она всегда находилась рядом. Сам он не мог припомнить, когда кто-либо из его так называемых родственников действительно желал его общества, независимо от того, сколько раз за все прошедшие годы он в них нуждался.
— Я уверен, что Растмур заботится о ваших интересах.
— Я знаю, знаю. Он искренне в это верит, хотя на самом деле не имеет ни малейшего представления о том, что меня действительно интересует.
— Насколько я осведомлен о ваших интересах, дорогая, ваш брат поступает мудро, держа вас на коротком поводке.
— Проклятие. И вы туда же!
Гаррис хихикнул.
— Отнюдь, мисс Растмур. Если вы не забыли, в настоящий момент я играю роль злодея в одном из ваших замыслов, так что вы не можете винить меня в причастности к вашей скуке.
— Надо вам сказать, что вы не совсем убедительно исполняете роль злодея, лорд Гарри. Мой брат, видимо, без ума от вас. Думаю, что в моем замысле все удачнее складывается для вас, чем для меня.
Он подхлестнул упряжку, и породистые лошади охотно прибавили шагу. Хорошо подпружиненный фаэтон не раскачивался и не подпрыгивал. Коляска была стильной и удобной.
Поскольку час был еще ранний, Гаррис не повез их в парк. Они катили по полупустынным улицам между домами обеспеченных и уважаемых граждан. Сквозь густые кроны высоких, развесистых ясеней, тянувшихся вдоль одной стороны улицы, светило солнце. Его спутница была права. Для него все складывалось хорошо.
Он нашел почти всю коллекцию, практически завладел скарабеем и вдобавок получил от сделки замечательный новый фаэтон. Оставалось сложить все вместе, и профессор Олдем будет спасен. А Растмуру придется спасать свою сестру. К тому времени, когда Пенелопа останется одна, чтобы подвергнуться осуждению общества, он надеялся оказаться уже на другом континенте.
Гаррис, безусловно, сожалел об этом. Но Пенелопа, бросившись с головой в эту фиктивную помолвку, не могла не знать, что ее репутация в финале, так или иначе, пострадает, и он не мог гордиться, что причастен к этому спектаклю. Гордиться не мог, а вот радоваться радовался. И эта радость составляла основную причину угрызений его совести.
Ему доставляли удовольствие эта притворная респектабельность, радушный прием, оказываемый ему Растмуром, это восхитительное ощущение поездки в замечательном новом экипаже и, конечно, компания Пенелопы. При желании он мог бы насладиться не только ее обществом. Но это было бы бесчестно, хотя он не относился к числу людей, которых волновали подобные глупости: честь и мораль. Его дядя при каждом удобном случае напоминал племяннику, что у того не было чести с самого начала. Зачем отказывать себе в том, к чему мисс Растмур относилась с такой легкостью?