Под стать этой странной выставке антильской флоры столь же диковинная коллекция птиц, насекомых и рептилий, летающих, ползающих и шмыгающих по страницам «Истории». Карибская домовая змея, хитрая подражательница-крысоедка, якобы подманивает мелких грызунов, подражая их писку; морские черепахи следуют ежегодными путями миграций столь регулярно, что корабли ночью находят путь по плеску плывущих рептилий; говорящие попугаи живут в дуплах деревьев, любезно выдолбленных для них птицей-плотником; самки-крокодилихи глотают своих детенышей в случае опасности и извергают их обратно, когда на берегу все спокойно; семидесятифутовые крокодилы заглатывают по два центнера камней, чтобы их атака была еще более грозной; еще есть вест-индский тарантул, «очень мохнатый» и «с четырьмя черными зубами, подобными кроличьим». Ни одно из этих существ не превосходит другое правдоподобием, и не стоит винить читателей «Истории», если те поверили во всех сразу, тем более что Эсквемелин даже приуменьшал диковинность некоторых из них, как, например, вест-индского тарантула, каковой, по его твердому заверению, сравнительно безобиден, хотя кусается очень больно и делает это весьма часто.
На Эсквемелина, как и на Гейджа, сильное впечатление произвели москиты, гнус и мухи Антил. Эти насекомые, сообщал он, так мучают человека, что охотники на островах постоянно жгут в хижинах связку табачных листьев или смазывают лица простейшим средством, отгоняющим насекомых, приготовленным из ежового жира. А вот светляки — одна из подлинных диковинок природы, и судовой врач буканьеров оказался достаточно натуралистом в душе, чтобы дать себе труд изловить их и обнаружить «два маленьких пятнышка на их головах, откуда исходит свет». Увы, далее Эсквемелин сводит на нет научный эффект своих наблюдений, объявляя, что света двух-трех светляков достаточно, чтобы в темной комнате читать самый мелкий шрифт. Возвращаясь в Европу, он попытался прихватить с собой несколько разновидностей светляков, но «едва оказавшись в более холодном климате, — грустно отмечал он, — те умерли в пути. К тому же от перемены воздуха они утратили способность светиться еще до смерти».
Однако эти дивные создания карибского бестиария Эсквемелина были не более чем обрамлением для главной темы. Гордостью его коллекции были изумительные образчики пиратов-буканьеров, имена которых, как гласит английский перевод, «известны пока лишь немногим». Этим буканьерам Эсквемелин посвящает более двух третей «Истории». Словно проводя экскурсию по галерее хищников, он представляет фигуры великих пиратов: Пьера Большого, Бартоломео Португальца и Рока Бразильца, Льюиса Скотта, Мансфельда и его ученика Генри Моргана, Джона Девиса, захватившего Никарагуа и Сан-Августин, и кровожадного Франсуа Олоне, по слухам, вырезавшего сердца испанских пленников и в ярости вгрызавшегося в них. Впоследствии он сам был захвачен индейцами, которые оборвали ему конечности одну за другой, словно огромной мухе. Эти чудовища составляли призовую выставку, роскошное зрелище эсквемелиновской «Истории буканьеров». За их спинами набросан фон из не столь крупных фигур, рядовых пиратских флотилий, висельников и «веселых ребят»; торговцев грогом, собиравших пиратские денежки; продажных правительственных чиновников, покрывавших их и пособничавших; пиратов по совместительству, десять месяцев в году занимавшихся фермерством и выходивших в море, когда мимо проплывал Серебряный флот; лесорубов с Москитового берега, сборщиков затонувшего груза и проституток. Если верить Эсквемелину, все эти колоритные личности были типичными обитателями Золотых Антил. Именно со станиц «Истории», дополненной позднейшими записками путешественников, вошел в европейский фольклор классический образ буканьера.