Золотые Антилы (Северин) - страница 93

Маловероятно, чтобы в обращении Гейджа в англиканство сыграли большую роль религиозные мотивы. Естественно, обращенный много говорил о «деле совести», утверждая, что терзался сомнениями, еще будучи юным послушником, но эти благочестивые рассуждения были слишком мелки и слишком вторичны, чтобы принимать их на веру. Даже текст его отречения написан с легким перебором. Он озаглавлен: «Тирания Сатаны, открывшаяся в слезах обращенного грешника…» Не приходится сомневаться, что Томас Гейдж, со своим вкусом гурмана и свойским подходом к церковным приношениям, имел мало общего со строгой простотой крайних протестантов. Однако со временем, по мере того как центр тяжести английской религии смещался все дальше влево, Гейдж перекрашивался, подобно хамелеону, и наконец стал «мирским проповедником» в приходе Акрайз в Кенте. Можно подумать, будто своим легким отступничеством Томас Гейдж никому не причинил вреда, а просто сменил религиозную окраску, чтобы избежать преследований фанатиков. Но это было бы далеко от истины. Он, как обычно, не продумал последствий своих действий и, как обычно, от этого пострадал. После отречения он обнаружил: от него ждут, чтобы он доказал искренность своего поступка, дав показания против прежних собратьев, нелегально подвизавшихся в Англии. В результате на основании его свидетельств были осуждены и казнены три католических священника, из которых один был прежним соучеником Томаса по колледжу Сент-Омера, а второй служил капелланом у сэра Генри Гейджа. Даже по суровым меркам тех времен такие дела считались подлостью, и семейство оказалось настолько шокированным, что предложило беспутному родичу тысячу фунтов, лишь бы он покинул страну. Когда подкуп не удался, полковник Гейдж пошел даже на то, что послал через пролив человека с заданием похитить (или, по дикому утверждению Томаса) убить своего заблудшего брата.

Ирония в том, что эта кровожадная ненависть была направлена не туда, куда следовало. Томас Гейдж стал отступником не из религиозных убеждений и не из желания повредить бывшим коллегам, а просто потому, что он был мирским человеком с обычными человеческими желаниями, и ему с самого начала не следовало становиться священником. Он был слишком ненадежным сосудом для хранения исключительной информации, приобретенной на Антилах: он лопался от самодовольства и мечтал поведать миру о своих приключениях. Он понимал, что, оставаясь католиком, должен будет ради единоверцев хранить молчание о том, что повидал в Новом Свете. Оставаясь католическим священником, он должен был действовать в тени, не получая признания, подобно многим иезуитам и доминиканцам, англичанам по рождению, которые неутомимо трудились на благо английского католицизма. Но подобное бескорыстие было глубоко чуждо «англо-американцу». Всей душой он противился самозабвенному послушанию, которого от него ожидали. С юности, когда он отверг Общество Иисуса ради доминиканцев, он постоянно избирал необычный и неожиданный образ действий. Прирожденный индивидуалист и мятежник, он, когда видел шанс пробиться к высокой цели, не выбирал средств. Подобно Рэли, он полагал, что добьется славы и высоких постов, подталкивая Англию утвердиться на Золотых Антилах, и, подобно тому же Рэли, целиком положился на пропагандистское воздействие книги. Таким образом, в 1648 году вышел из печати шедевр Гейджа под информативным, хотя и немного хвастливым заглавием: «Англо-американец и его испытания на суше и на море… Новый обзор Вест-Индий, содержащий дневник трех тысяч и трехсот миль по американскому материку». Подзаголовок продолжал искушать читателя обещаниями «истинных и мучительных испытаний»; отчетом о «странном и удивительном обращении»; краткой грамматикой языка индейцев и заманчивыми анекдотами из «быта испанцев, священников и братьев, мавров, мулатов, метисов, индейцев и об их празднествах и торжествах». «Путешествие» Гейджа, как удобнее называть эту книгу, появились в парламентской Англии незадолго до казни Карла I, как раз когда стало политически выгодно и модно было быть антикатоликом и антииспанцем. Так что издание вышло не только весьма своевременно, но и вполне оправдывало притязания, заявленные на титульном листе. Читатели-протестанты с замирающим сердцем узнавали, что в городах Мексики богатые купцы содержат целые выводки нежных любовниц-мулаток, что веселые молодые монахи там наигрывают на гитарах и распевают сонеты собственного сочинения для своих любовниц, принадлежащих, как намекал автор, к не слишком застенчивым обитательницам женских монастырей. Они читали о горных тропках, столь узких, что путникам в самых опасных местах приходилось ползти на четвереньках, и о монастырях, где знатные монахи обитают в отдельных роскошных покоях, а прислуживают им менее счастливые сестры. Они узнавали о развращенных и бесчестных священниках, играющих в кости в своих монастырях, обирающих безропотную паству в церквях и сжигающих в курильницах вместо благовоний сорокалетние индульгенции. В Гватемале, сообщало «Путешествие», есть известный рабовладелец, более схожий со зверем, нежели с человеком. Он чурался общества других колонистов и проживал в маленьком лесном лагере, в доме под соломенной крышей, где властвовал, как деспот, над сотней рабов и забавлялся, изобретая все новые жестокости. Любимым его развлечением, продолжал автор, было избить какого-нибудь беднягу кнутом, так что кровь брызгала со спины и кожа свисала ленточками. Затем он обливал несчастного кипящим жиром. Или прикладывал раскаленное добела клеймо к лицу раба, к его бедрам, ногам, телу и рукам, пока вся жертва не превращалась в сплошной ожог и не пыталась покончить с собой, чтобы избавиться от мучений. Тот же рабовладелец, писал Гейдж, отказался жениться, предпочитая спать с женами своих рабов и наполнить деревню «ублюдками всех видов и цветов». Когда запас наложниц иссякал, он предпринимал одну из редких поездок в ближайший город и бродил по улицам, пока не примечал девушку-рабыню в своем вкусе. Эту женщину он покупал не торгуясь, потому что был богат и «за один год власти над ней уничтожал ее гордый и величественный вид». Менее злобный и сравнительно более изобретательный сластолюбец, богатый купец из Мехико, имел обыкновение каждую ночь объезжать все городские бордели. В каждом борделе сей прилежный распутник непременно сдвигал бусину четок, так что к утру он знал точный счет своих подвигов. Однако, как указывал Гейдж, счет этот велся не ради личного удовлетворения: купец хотел знать, сколько именно он должен пожертвовать церкви во искупление грехов прошлой ночи. Этот наглый нечестивец, с благочестивым негодованием добавлял Гейдж, мог позволить себе дорогостоящие причуды, будучи столь богат, что, по слухам, один сортир у него был выложен не из кирпичей, а из золотых слитков.