Мужчина закурил сигарету. Керн, словно прикованный, смотрел на пухлую руку со вздувшимися венами, которая держала спичку. Через два часа этот человек закроет свой письменный стол и отправится ужинать; потом он, возможно, сыграет партию в тарокк и выпьет пару стаканчиков молодого вина; около одиннадцати он зевнет, рассчитается и скажет: «Я устал. Пойду домой. Спать». Домой! Спать! В это время на леса и поля у границы опустится глубокая ночь, кругом темнота, неизвестность, страх и затерявшаяся в огромном мире, спотыкающаяся, усталая, тоскующая по людям и боящаяся людей, крошечная искорка жизни — Людвиг Керн. И это все из-за того, что его и скучающего чиновника за письменным столом разделяла бумага, называемая паспортом. У них одна и та же температура тела, их глаза имели одно и то же строение, их нервы одинаково реагировали на одно и то же раздражение, их мысли текли по одним и тем же руслам, и все-таки их разделяла пропасть — ничего не было у них одинакового: удовольствие одного было мучением другого, один обладал всем — другой ничем; и пропастью, которая разделяла их, являлась эта бумага, на которой ничего не было, кроме имени и ничего не значащих данных.
— Здесь, справа, — сказал чиновник. — Имя и фамилию.
Керн взял себя в руки и подписал.
— К какой границе вас доставить? — спросил чиновник.
— К чешской.
— Хорошо. Через час вы поедете. Кто-нибудь вас отвезет.
— У меня остались кое-какие вещи в доме, где я жил. Могу я зайти за ними?
— Какие вещи?
— Чемодан с бельем и всякой мелочью.
— Хорошо. Скажите об этом чиновнику, который вас повезет к границе. По пути вы сможете зайти.
Инспектор снова отвел Керна вниз и вызвал Штайнера.
— Ну как? — спросил Цыпленок с любопытством.
— Через час нас отправят.
— Иисус Христос! — запричитал поляк. — Опять начнутся муки.
— Ты хочешь остаться здесь? — спросил Цыпленок.
— Если еда лучше… и маленький пост кальфактора, то я отшень охотно.
Керн достал носовой платок и почистил, насколько было возможно, свой костюм. За четырнадцать дней рубашка стала грязной. Он перевернул манжеты на левую сторону. Он всегда следил за манжетами. Поляк посмотрел на него.
— Через год-два тебе будет безразлично, — изрек он, словно пророк.
— Куда ты подашься? — спросил Цыпленок.
— В Чехословакию. А ты? В Венгрию?
— В Швейцарию. Уже решил. Поедем со мной? А оттуда мы потом переберемся дальше, во Францию.
Керн покачал головой:
— Нет, я хочу добраться до Праги.
Через несколько минут Штайнера привели в камеру.
— Ты знаешь, как зовут того полицейского, который ударил меня по лицу во время ареста? — спросил он Керна. — Леопольд Шефер. Живет на Траутенаугассе, 27. Я узнал об этом из протокола. Конечно, там говорилось не о том, что он меня ударил, а о том, что я ему угрожал. — Он посмотрел на Керна. — Ты думаешь, я забуду имя и адрес этого человека?