— Вот, мой дорогой! — Он протянул газету Керну. — Две страницы! Каждую неделю целых две страницы, и только в одной газете! Вы только посмотрите на заголовки, тут все дышит любовью, добротой, товариществом, дружбой! Настоящий рай! Эдем в пустыне политики! Это оживляет и освежает. Сразу видно, что в наши жалкие времена есть еще много хороших людей. Такие вещи возвышают, правда?
Он отбросил газету.
— Почему бы не написать так: комендант концентрационного лагеря с нежным сердцем и глубокой душой…
— Он наверняка считает себя таким, — сказал Керн.
— Конечно. Чем примитивней человек, тем больше он собой доволен. Посмотрите на предложения. — Марилл ухмыльнулся. — Какая пробивная сила! Какая уверенность! Сомнение и терпимость — это черты интеллигентных людей. Поэтому они и продолжают погибать. Сизифов труд… Одно из самых глубоких изречений человечества.
— Господин Керн, вас кто-то спрашивает, — неожиданно сказал кельнер отеля взволнованным голосом. — Кажется, не из полиции.
— Хорошо, я сейчас приду.
Он не сразу узнал бедно одетого мужчину. Ему казалось, будто в матовом стекле фотоаппарата он видит расплывчатое, неясное изображение, которое постепенно становилось все резче и резче и принимало знакомые черты.
— Отец! — вымолвил он с испугом.
— Да, Людвиг.
Старый Керн вытер пот со лба.
— Жарко, — сказал он с кислой улыбкой.
— Да, очень жарко. Пойдем вон в ту комнату, где пианино. Там прохладнее.
Они сели. Но Керн сразу же поднялся, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.
— Мы давно не виделись, отец, — сказал он, возвращаясь.
Старый Керн кивнул.
— Ты сможешь здесь остаться, Людвиг?
— Думаю, нет. Ты же знаешь. Они очень обходительны. Четырнадцать дней разрешения, потом еще два-три дня — ну, и на этом все кончается.
— А ты не хочешь остаться здесь нелегально?
— Нет, отец. Здесь сейчас слишком много эмигрантов. Я этого не знал. Я, наверно, вернусь в Вену. Там легче скрываться. Ну, а что делаешь ты?
— Я был болен, Людвиг. Грипп. Я только несколько дней тому назад встал.
— Ах, вот оно что! — Керн облегченно вздохнул. — Ты был болен. Ну, а сейчас ты уже совсем поправился?
— Да, ты же видишь…
— Ну, а что ты делаешь, отец?
— Мне удалось спрятаться.
— Тебя хорошо охраняют, — сказал Керн и улыбнулся.
Старик посмотрел на него таким мученическим и смущенным взглядом, что Керну стало стыдно.
— Тебе плохо живется, отец? — спросил он.
— Хорошо, Людвиг. И потом — что значит для нас «хорошо»? Немного покоя — это уже хорошо. Я кое-чем занимаюсь. Веду счета. Это немного. Но это работа. На одном угольном предприятии.