— Расовые предрассудки просто смешны, черт побери, — резко бросил я, когда нам подали еду.
Тему мы быстро сменили, но разговор шел какой-то неестественный, и я понял, что случилось нечто необратимое. Под конец ленча, после того как Джейк кое-как извинился, Сэм в отчаянии обхватил голову руками. Я посоветовал ему поехать домой и отдохнуть. Было очевидно, что ему требовалось время, чтобы разобраться в своих чувствах.
— И не забудь, — с напором продолжал я, чтобы он почувствовал требовательность моих слов, — что ты американец, Сэм. Ты здесь вырос и прожил здесь всю сознательную жизнь. В тебе нет ничего немецкого.
Он неожиданно повернулся ко мне:
— Но кто такие американцы? — прозвучал его вопрос. — Ты задавался когда-нибудь вопросом о том, кем ты в действительности являешься?
И когда я стал говорить, что не желаю отождествляться с Европой, он встал и ушел.
Я вернулся в банк один, не слишком успешно пытаясь забыть этот несчастный ленч, когда зазвонил телефон.
— Вас вызывает ваша сестра из Парижа, господин Ван Зэйл.
Мне снова показалось, что меня ударили промеж лопаток. Выдвинув верхний ящик письменного стола, я вынул пузырек с лекарством, но никак не мог отвинтить пробку.
— Соедините меня с нею.
В трубке раздался щелчок. Французская и американская телефонистки скрипучими голосами пожаловались на атмосферные помехи. Наконец я услышал тонкий, высокий голос Эмили:
— Корнелиус?
— Эмили, да, я слушаю. Что-нибудь случилось?
— Стив. — Я почувствовал, как меня пронзил первый приступ медленно разгоравшейся ярости. — Он оставил меня, Корнелиус. Он меня оставил. Я не знаю, что мне делать. Возвращаться домой? Или ждать, в надежде на то, что он вернется? Я не знаю, что делать, Корнелиус. Прошу тебя, скажи, что мне делать.
— Где он? — спросил я, хотя ответ был мне и без того уже ясен.
Я все еще пытался открыть пузырек с лекарством, но крышка приклеилась. К тому же я почти ничего не видел, такая ярость меня охватила.
— Он уехал в Лондон, — ответила Эмили, и через разделявшие нас три тысячи миль я услышал ее сдавленные рыдания. — Он уехал к Дайане Слейд.
Я сказал ей, чтобы она возвращалась домой. В своей прощальной записке Стив предлагал ей то же самое, и я не видел для нее смысла оставаться в Париже, раз было очевидно, что муж не имел намерений к ней вернуться. Я облек этот совет в возможно более ласковую форму и говорил с нею, пока она сама не сказала, что ей стало лучше. Пообещав позвонить ей на следующий день, я попрощался с сестрой.
В голове у меня царил хаос, и мне потребовалось время, прежде чем я почувствовал стыд, Стив Салливэн никогда мне не нравился. Я всегда понимал, что он будет плохим мужем моей сестре, и все же, из эгоистических соображений, я толкнул ее на путь, который неизбежно вел к катастрофе. Напрасно я твердил себе, что не мог воспрепятствовать этому браку. Сделать это было совсем не трудно. Если бы я поднял достаточный шум, Стив заколебался бы и отошел в сторону. Было бесполезно убеждать себя, что я не был причастен к решению Стива жениться на Эмили. Это было именно так. Он просто думал о ней как об ангеле, прекрасном, совершенном, но бесполом, и для того, чтобы он понял, какова она в действительности, ему нужны были мои слова о том, что она способна на страсть.