При подъеме заиграла музыка Глинки…
Смеяться не хотелось. Всех, содержащихся на обследовании в Институте, медики называли «испытуемыми». То есть, все, что там происходило, считалось испытанием.
Из тридцати шести- по числу коек- испытуемых, я один не симулировал, не выпускал червей и гномиков из головы на серый коридорный линолеум, не скрывался от гроссмейсера, не утверждал, что на человеческой физиономии начертано «Homo Dei», не топил семитов в больничной уборной, выдавая себя за проросший из могилы мизинец Фомы де Торквемады, и даже не сумел разглядеть в брошенных на параше окурках огни святого Эльма.
Оказалось, я выделялся из массы.
После обязательного посещения окулиста- кто бы знал, что на радужной оболочке глаз отмечены все черепно- мозговые травмы, не соврешь- я наконец- то познакомился с ведущим мое испытание доктором.
Доктора звали Наина Леонидовна. На вид ей было чуть за тридцать. Бледно- матовая, почти фарфоровая кожа. Влажные, прозрачные глаза. Тонкая, подчеркнутая пояском талия. Большая материнская грудь под халатом. Длинные пальцы без колец. Короткая стрижка. Рот сердечком. Если бы не это напомаженное сердечко, я бы сказал, что все, в общем, в моем вкусе…
Села нога на ногу. Чуть- чуть рельефного колена.
Она конечно же ознакомилась с моим обвинением и, естественно, с эпистолами к «спасителю вселенной».
Представилась.
В кабинете неутомительный полумрак. На мониторе компьютера извивались геометрические фигуры.
Мне так не хотелось рассказывать ей об этом мудаке следователе и обо всем, что излагается сухой прозой, о преступлении, об уголовщине… Мне хотелось читать ей стихи. Что я, собственно, и проделал.
— Это ваше? — поинтересовалась докторша, внимательно меня выслушав.
— Да, — соврал я, поскольку продекламированный стих принадлежал не мне, а Эдгару По и назывался «Уллялюм».
— Я тоже знаю одно печальное стихотворение…
И Наина Леонидовна прочла те же самые строки, только на языке оригинала, по- английски.
Мы рассмеялись.
На этом первое свидание завершилось.
Геометрические фигуры на мониторе извились в какой- то витиевато- угловатый кукиш.
Узбека я застал в раздумье. Воссев на койке в позе турка, жертва ташкентского землетрясения ковырялся обгоревшей спичкой в пальцах ног. Завидев меня, он прервал свое занятие, вытер руки снятыми носками и спросил:
— Андрюх, скажи мне, где я щяс был?
— И где же ты был? — я покосился на Васины руки, он перехватил взгляд, взял мыльницу и двинулся к умывальнику, крича оттуда:
— Где я был! Не знаю… Какую- то кастрюлю на башку мне напялили, провода с присосками повтыкали, какую- то хуйню врубили…Вспышки в зенки, мигает, короче, внутри кастрюли…