Амфитрион (Одина, Дикий) - страница 193
Рагнарёк прилично помолчал. За это время Митя успел с садистским вывертом ущипнуть себя за ногу, чуть не вскрикнуть, зажать рот рукавом, потерять равновесие, чуть не упасть и осознать, наконец, что кот насторожился. Но Рагнарёк был слишком горд, чтобы в такую ночь стесняться разоблачения. Через зеркало в прихожей Митя увидел, как одно черное ухо повернулось в сторону его комнаты, послушало и вернулось назад, на место.
– Паркея погибла. Пока, это натурально, временно существует без жизни, так как дала жизнь всем… тем. Эзымайл с тех пор так бродит. Сердце ярится негасимым гневом на Предвечного Молода… кто виноват. Но и на всех kșkș, кто получил жизнь ценой смерти, кто не виноват. Аили нет. Ходит, да, так скажу, ходит до сих пор, ходит, смотрит. Работает, – настойчиво повторил Рагнарёк и пошевелил черным кончиком хвоста. Митя вспомнил, что хвост у него действительно какой-то подозрительно короткий – шерсть маскировала недостаток длины. Да и один глаз порой вел себя как-то странно, как будто гулял сам по себе… Рагнарёк любил его закрывать.
– А юди? – спросил рациональный Пётл.
Рагнарёк пренебрежительно махнул лапой, и Митя наконец подумал, что все-таки сошел с ума.
– Потом были, Молочный. Или до. Неважно.
Пётл некоторое время переваривал и эту информацию.
– Сто значит «погибва»? – спросил он, и ученый кот уже открыл гомерический рот, чтобы объяснить, но Митя не выдержал и вошел в спальню.
– Ничего, Петечка, – сказал он, глядя на былинное животное страшными глазами. – Это значит «заснула», – тут Рагнарёк, кажется, удовлетворенно кивнул. – Вот и ты спи, пожалуйста, поздно уже. А завтра на елку пойдем, в Кремль.
Пётл удовлетворенно кивнул в подушку и, еще не донеся до нее головы, уже спал. Рагнарёк гордо, по-балетному вскинул голову, середину хребта и хвост к небесам, на секунду напомнив Мите какой-то дьявольский мост, многообещающе улыбнулся и пошел отдаваться своим непростым мыслям под шкафчиком с лекарствами. А Митя навсегда зарекся давать коту валериановые капли. Даже в Новый год.
Уверенно прошел месяц. Митя совсем привык быть один, тем более что не позволял себе чувствовать себя одиноким. Вечера его были полностью заняты воспитанием Петла, а в голове бродили идеи книги почему-то на английском языке. Во-первых, г-н Уайльд еще в студенческие годы привык писать большие тексты на языке Мильтона и Кольриджа, а во-вторых, то, что у него писалось, передать на родном языке не выходило. Русский язык все-таки лучше всего проявил себя в реализме, а вся романтика и мистика в нем были наносные, байронические, английские. На худой конец – немецкие.