Когда Ирэн исполнилось восемнадцать, она задалась этим вопросом всерьез. Они вернулись из очередной экспедиции – на этот раз Магистр увез ее уже из коллежа, где Ирэн училась дизайну (не экономике же), на целых три дня: им нужно было добраться до Зимбабве. Делламорте сказал, что если она собирается становиться художником, то должна черпать вдохновение в мире, и показал ей… Африку. Конечно, не всю ее, а Великий Зимбабве – таинственные развалины на полтысячи квадратных километров, где Ирэн чуть не сошла с ума от того, как пахли воздух, камень, трава и неведомая история.
Произошел прорыв. Вернувшись, Ирэн погрузилась в рабочий запой и создала огромный проект-перформанс – нарисовала комплекс строений, людей, одежды, украшения, декор… Кажется, до следующей встречи с Магистром она не спала вовсе. Где-то в середине этого срока они встретились с матерью в ресторане, и Ирэн робко показала ей один рисунок. Дельфина долго разглядывала изображение женщины в странном платье с прожогами и разрезами, с огромной плетеной веревочной сеткой на плече (в ней круглился одинокий померанец), какого-то крепко сбитого мужчину с тремя косами, в стилизованных доспехах и странных ботфортах – на одном был каблук, на другом – нет, увидела улицу, вымощенную стеклянными полусферами, площадь вдалеке, где росло удивительное желтое дерево, окрашенное в одном месте красным – как будто раненое, перевела взгляд на дочь и сказала только: «Я счастлива».
Ирэн хотела спросить: «Мама, что это? Что я нарисовала? Это не Великий Зимбабве. Почему я рисую так, как будто я это видела?», но решила, что Дельфина не помогла бы ей с ответом. «Я счастлива» в устах Дельфины Монферран означало, что Дельфина сказала самые важные слова в своей жизни. Не стоило толкать ее дальше.
Будучи умной девушкой, Ирэн сложила два и два: поездку в Африку, свой дизайнерский прорыв (галерея Тейт Модерн тут же прислала к ней агента с предложением визуализировать проект) и присутствие на периферии ее жизни Магистра Делламорте. И снова всерьез задалась вопросом: «Чего ему от меня нужно? Почему он столько дает и ничего не берет? И не планирует?» «Ох, не торопись», – ответила себе умная Ирэн. А молодая и впечатлительная Ирэн, которая, сама того не зная, становилась Человеком Гуманным, не поверила умной Ирэн и возразила: «Так не бывает. Ему кто-то из нас нужен – либо мама, либо я». Мама была очень хороша собой. Но Ирэн была не хуже и к тому же моложе на двадцать лет.
Впрочем, когда Магистр явился за Ирэн в следующий раз, месяца через полтора, она просто обрадовалась, и чувство самосохранения, вовремя включившись, не позволило ей не только задавать ему вопросы, но даже вглядываться в него внимательнее, чем обычно. А он, казалось, с тех пор, как явился ей, пятилетней, не поменялся вовсе – то же сухое тело, та же расслабленная манера держаться, та же то появляющаяся, то исчезающая трость с серебряным цилинем, та же седина. Разве что седины прибавилось в его волосах – должен же человек хоть как-то отражать в своей внешности возраст. Гибкости суставов, впрочем, не убавилось – это Ирэн заметила, потому что иногда гостила у него в Хативе, где он научил ее настоящей верховой езде. Чего он от нее хотел? Не растил ли одинокий нестареющий Магистр в ее лице себе невесту? Эта мысль застала Ирэн врасплох.