— Может быть, все ваше стремление…
Она продолжала говорить, будто не слышала его:
— Каждый, кто прошел гипноманипулятор узнает, свое призвание. Если его талант огромен, велик, он живет словно в Аду. Он не умеет ничего, кроме заданного гипноманипулятором — и он знает, что никогда не сможет делать это так хорошо, как только можно. И потом, стремление, как вы сказали.
Значит, она все-таки слушала его.
— Гипноманипулятор мотивирует. В конце концов, вы можете сделать только одну вещь, вы хотите делать только одну вещь, но вы никогда не сможете делать это так хорошо, как вам хочется.
— Остальные думают так же? — спросил он.
— Хотя они не говорят, но они это чувствуют.
— Незаметно, — сказал Сент-Сир.
— Правда? — она повернулась лицом к нему. Ее это больше не трогало, не злило. Ровным голосом она спросила:
— Вам не кажется, что семья слишком спокойно восприняла смерть Бетти?
— Ваша мать плакала.
— Подтверждение моей теории, — ответила Тина. — Она прошла гипноманипулятор позже всех остальных. Отец прошел еще ребенком, как и все остальные. До свадьбы мама не знала своих талантов. Поэтому она самая нормальная.
— Я не понимаю, как связаны гипноманипулятор и слабое проявление эмоций в вашей семье.
— Очень просто, — ответила она с улыбкой, совсем на улыбку не похожей. — Каждый из нас наделен какими-то способностями, и мы все очень привязаны к ним, несмотря на ограниченность. Поэтому непросто заботиться о других людях, беспокоиться о них, когда ваша энергия и жизнь связаны с вашим талантом.
— Вы забываете, что здесь произошли еще два убийства. И ваша реакция на третье оправданна.
— В первый раз реакция была такая же, — сказала Тина. — День или два траура, а затем все опять вернулись к работе — лепить, проектировать, рисовать, строить… — посмотрев на картины слева, она громко вздохнула. — Похоже, все эти эксперты по манипулятору совершенно не понимают, что невозможно создавать шедевры без личной жизни. Если любовь к искусству превыше всего, то все это мастурбация. Если жизнь, люди, окружение уходят на второй план, то нечего нарисовать, нечего запомнить.
Хотя он не был, как она тонко заметила, очень внимательным человеком, — он любил яркие цвета, смелые линии, приятные формы, громкую и живую музыку в любой день; к черту достойные и благородные критерии — Сент-Сир увидел ее глубокие, ужасные страдания, которые, как бы она не описывала, ему никогда бы не удалось понять до конца. Ему вдруг показалось, что, как полная гармония в искусстве ускользает от него, так же и ее чувства — ускользают от него. Детектив почувствовал, что она не могла заснуть ночью, любой ночью, и этой не сможет — и что она порвала больше картин, чем оставила. Он не сказал ничего, потому что не знал, что могло бы подбодрить ее — или как-то отреагировать, раз уж на то пошло.