Камал закурил папиросу. Посмотрел на часы. Приближалось время встречи с майором. Взяв карандаш, он быстро начал писать:
„Салимахон! Простите, что пишу с таким опозданием. Вот уже шесть дней, как я в боях. Я пришел и сразу же занял место лейтенанта, погибшего несколько часов назад. О его героических делах много рассказывали бойцы.
Я с тех пор я среди огня. Мои товарищи очень дружные, в бою стремительные, как молнии.
Салимахон, ваши слова в моем сердце, я поклялся оправдать их. Джигит не отрекается от своего слова, лев не возвращается по следу — верьте этим мудрым словам наших дедов. Вы всегда, Салимахон, рядом со мной. Я всегда слышу вас. Кишмиш, который положили вы мне в карман, после тяжелого боя недавно я поделил понемножечку между бойцами. „От кого?“ — спросили они. „От любимой девушки“, — ответил я. Сказали: „Пусть ваша жизнь будет сладкой, как кишмиш!“ Салимахон, прочтя эти строки, не обижайтесь на меня. Я в точности записал их слова. Если вы напишете мне письмецо, хоть два слова, сердце мое зацветет, как весна Узбекистана“.
Сложив письмо треугольником, Камал посмотрел на часы. Время было позднее. Не надписав адреса, лейтенант побежал на командный пункт.
Всегда требовательный, майор Калашников на этот раз сделал вид, что не заметил его опоздания.
Подмигнув, он неожиданно сунул в руку лейтенанта кусок шоколада:
— Бери, бери. Калории.
Майор совершенно изменил свое мнение об Уринбаеве. Вчера, разговаривая по телефону с командиром части, он даже гордо произнес:
— Задание я поручу „городу хлебному“. Этот не подведет.
Камалу также понравился этот суровый, мужественный, пренебрегающий опасностью человек.
Лейтенант долго ходил с командиром, проверяя позиции. Майор шагал быстро, легко перескакивая через различные препятствия, не видя их, а словно чувствуя.
То и дело, оставляя огненный след, пролетали трассирующие пули. В безлюдной деревне гулял ветер. Вдали на возвышенности вздымалось к небу лохматое пламя — горел немецкий танк.
Это зрелище, ставшее привычным, сейчас почему-то показалось жутким и таинственным.
Когда майор и лейтенант возвращались снова на командный пункт, пламя по-прежнему полыхало над возвышенностью. Били наши орудия.
— Дела фашиста плохи, теряет силы он, — произнес Камал.
— Ясно. Сейчас он и во сне „капут“ говорит. Очень скоро своими ушами услышим. — Майор многозначительно взглянул на Камала: — Дай вот только соберемся с силами.
Камал с командного пункта дивизиона, где он вдоволь надышался дымом, вернулся в свое подразделение усталый. Было довольно поздно.
Лейтенант присел на корточки около небольшого костра. Вокруг огня сидели несколько бойцов. Они уже успели рассказать друг другу, кто кем работал прежде, откуда прибыл, о семье. Одни курили, другие ели хлеб и колбасу, сжимая их в почерневших руках и простодушно подшучивая друг над другом. Как огонь, разговор порой вспыхивал ярко, особенно когда речь касалась интересных тем, далеких от смерти и крови.