— Я пожалуй, покурю, а ты освежись.
Она достала из сумочки пачку сигарет и, присев на валун, предназначенный Минькой совсем не для этого, щелкнула зажигалкой.
Задний ход Минька включить уже не мог, обреченно полез в воду и заплыв подальше, сделал крюк, осторожненько вылез на берег повыше, чтобы подкрасться к телке этаким вольным паном и произвести рокировку в короткую сторону.
Но Минька предполагал, а не располагал.
Когда он, спотыкаясь городскими ножками на острых камнях, добрался крадучись до места — то никого не обнаружил. Никого и ничего. Не то чтобы тапочек не обнаружил. Он вообще ни-че-го не обнаружил.
Минька прошелся по берегу, надеясь, что в темноте мог что-то перепутать, но вот он родничок, вот лежак-валун, который мы с таким трудом кантовали аж вчетвером для придания устойчивости и улежливости.
Не волнуйся, мама, я кручу динамо.
Потом Минька скажет, что слова, которые приходят на ум в таких монплезирных случаях, вполне могут сдвигать если и не горы, то пригорки точно. На минькины справедливые слова, природа проявила сочувствие и с обрыва роллингнулся приличный каменище. Мы потом его видели и засвидетельствовать, в случае чего, можем.
А тут, вдобавок ко всему, со стороны пляжа послышался разговор, смешки, которые становились все явственней. Минька было бросился наверх, но обрыв в этом месте был крут, да и перспектива светить сверху незагорелым местом была как-то не по душе. Он бросился в воду, залез по шейку, и полуплывя, полушагая по дну, стараясь при этом производить как меньше шуму, стал передвигаться подальше от любителей ночного купания.
Море хлюпало и лезло с пьяными ласками, где-то вдалеке «Маяк» проиграл заветные ноты… Кто-то пил чай на терраске, кто-то уже спал, кто-то активно не спал, а кто-то дрожа от холода, оглядываясь и прислушиваясь, сидел в кустах на берегу, засунув руки между ног…
Потом он, матерясь, наломал веток и, прикрыв на манер папуасов место порока, еще долго ждал того часа, когда приходит угомон, ночь темна, а шансы встретить кого бы то ни было сведены к минимуму.
Май лав, донт гив ми презентс[23].
Кстати, одежка минькина поджидала его на нашем крыльце, аккуратно связанная в узелок.
Сам же луноход очередную запятую судьбы старался перенести стоически, как учил Сенека, чьи письма к Луцилию он в прошлой жизни иногда почитывал. Но получалось это у него плоховато.
— Поговори с ней, Серый.
— Ну что я поговорю? ты как маленький.
— Ночью в кустах сидел и стих сочинял: «Я на широком фронте любви, как линкор раненый: дышу, но не живу». Я ее даже барать не хочу. Царицу души моей.