— А проблема в чем? — спокойно спросил Трофимыч.
— Что у тебя в парилке?!
«А что в парилке, — подумал Трофимыч. — Ничего в парилке. Пар. Шурка что ли плохо убралась? Или поскользнулся, бедолага. Зашибся.
Нет бы радоваться, урод, — он взглянул на мужика. — В баню сходил, похлестался, от забот забылся. Нет, надо говно излить».
— Всего 90 градусов, — агрессивно продолжил мужик.
— Сколько же быть должно? — усмехнулся Трофимыч.
— А ты не лыбься. Я живые бабки отстегиваю. За 90 градусов я на Валю Котика, — клиент показал большим пальцем за плечо, — в коммунальную схожу. Лыбится еще… Топить надо, — зло сказал он, обернувшись в дверях, — а не чаи тут…
Клиент с треском хлопнул дверью.
Трофимыч приоткрыл рот и, немного напрягшись, проводил клиента желудочной послеобеденной отрыжкой.
Он достал из сумки и еще раз перечитал сложенный втрое листок. Письмо на фирменном бланке пришло из университета. Деканат канцелярским языком извещал об отчислении сына. Единственным живым словом в письме было — «хроническая». Хроническая неуспеваемость.
«А в армию. Дурака, — подумал Трофимыч. — Сразу мамку с папкой полюбит, как огребёт по полной. Напинают под жопу, так сразу... Ничего, мы служили. И ничего».
Трофимыч представил, как запричитает бывшая жена. И озлился еще больше. Швырнул письмо в сумку, придавал пустой жирной банкой, в которой носил на смену «тормозок».
«Деньги ведь платим, и какие» — подумал Трофимыч.
— А тут, блядь, 90 градусов, — громко сказал он вслух. И рассмеялся.
«Нет, правильно тот водила с автобазы рассуждал. Жизнь — это бессмыслица. Жене ты не нужен. Детям на тебя плевать — только тянут: дай, дай. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. Что и было хорошего — так только в молодости, пока не был женат».
Трофимыч вспомнил, как пришел из армии, под самый Новый год. Сходил на отцовских охотничьих лыжах в лес, вырубил густую, под потолок красавицу-елку. Нашел на чердаке посылочный ящик с игрушками, завернутыми в старые газеты. Некоторые игрушки были еще довоенные, из разрисованного картона.
К его возвращению мать поставила десятилитровую бутыль браги. На ягодах, на забродившем варенье брага выходилась крепкая, терпкая. В кружке иногда плавали целые смородины. Ему хватало двух кружек. До клуба Трофимыч доходил как ни в чем ни бывало, а уж там, на
танцульках под радиолу, ноги начинали заплетаться и становилось беспричинно весело.
«Молодость веселила» — подумал Трофимыч.
Их осталось всего двое из пятерых, что были на шлюпке.
Вода в октябре в Баренцевом море — жидкий лед. Волна, удар о борт плавмастерской. Тяжелые сапоги, набухшие матросские шинели — как свинцовое грузило.