Потом мы без усилий выбрались совсем из-под снега и, выйдя на дорогу, дошли до Костромы.
На площади был базар.
— Как пройти на постоялый двор? — обратился Союзов к одному из стоявших в группе крестьян.
Тот хотел отвечать. Но другой, высокого роста, с русой бородкой и в новом желтом полушубке, вдруг посмотрел на нас хитро своими прищуренными глазами и, схватив первого крестьянина за рукав, воскликнул:
— Стой! Не говори с ними. Это уды!
Крестьянин, замолчав, в изумлении начал рассматривать поочередно то меня, то Союзова. Все остальные, их было человек пятнадцать, тоже уставились на нас, обступив полукругом. Лицо предупредителя в новом полушубке, запретившего говорить с нами, выражало в это время такую игру физиономии, какую и представить себе не может тот, кто его не видел в этот момент. Указательный палец его левой руки так и оставался приподнятым вверх на уровне его головы, как бы приглашая всех молчать и слушать, что он сейчас будет говорить.
Палец другой — правой его руки — поочередно показывал то на мое лицо, то на лицо Союзова, а его голубоватенькие хитрые глазки перебегали вслед за пальцем на каждого из нас, и зрачки их каждое мгновение прыгали, как будто говоря: вот, вот, я обнаружил их, меня не проведут!
Мне стало даже жутко. «Неужели он меня видал ранее у Писарева и узнал?» — подумал я.
— Где постоялый двор? — опять повторил Союзов, обращаясь уже к другому из стоящих и как бы не слыша слов первого.
— Стой! Стой! Не говори! — опять крикнул тот тоненьким голоском. — Это уды!
— Сам ты уд! — сказал Союзов обиженным голосом и, повернувшись, пошел от них.
Я последовал за ним, нарочно не говоря ни слова из опасения, что здесь могут узнать мой голос. Вся толпа, не двигаясь с места, молча смотрела нам вслед, а мужичок в новом желтом полушубке так и застыл в своей позе с указательным пальцем одной руки, предупредительно поднятым вверх, а другим указывая на нас.
Никто из них не преследовал нас, и мы перешли, затерявшись в толпе, на другую сторону площади, где случайные встречные сейчас же указали нам постоялый двор на самом ее углу.
— Что он хотел сказать словом «уды»? — спросил я наконец Союзова.
До того времени нам было не до разговора, мы боялись, что нас будут преследовать.
— Хотел сказать, что мы с тобой удим человеческие души. Видно, что он не умнее той старухи, которая говорила о заколдованных книгах и зеркалах.
— Значит, это тоже отголосок нашей пропаганды в Потапове! А зачем же он так смотрел на нас, как будто хотел узнать?
— Может, видал кого-нибудь из вас?