— Да не буквой закона, Игорь, — мирно возразил Ермаков. — Шестью платформами весом в двести тонн. Ты сам спал в том поезде.
— Но я не требую искупленья, не требую!
— Это твое частное дело. Но буква закона, которую ты легкомысленно презираешь, она есть единственное, что защищает тебя, когда ты едешь в поезде или ночью идешь по улице. Или мозолишь глаза человеку, которому почему-то не нравится твой кожаный пиджак. Я посмотрел бы на вас, если бы не было нас!
Помолчали.
— Послушай-ка, там в шкафу у нас вроде оставалось? С дня рождения. — Малинин извлек из шкафа и поставил на стол початую бутылку. Выпили.
— Ты пойми, — уже очень дружелюбно продолжал Малинин, — перед тобой ведь не заядлые преступники… Люди! Нормальные люди! И они работают, как умеют. Да, не всегда хорошо, но только ли их в этом вина? Их не научили по-другому… Что ж теперь, в тюрьму за это?
— Ну, суд решит.
— И тебе их не жалко?
— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или не проверил тормоза локомотива… Мы не можем проходить мимо такого разгильдяйства! Что-то надо делать… Что-то надо делать!
Малинин барабанил пальцами по стакану.
— А почему ты упомянул тормоза? При чем здесь тормоза? К примеру, что ли?
Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина.
— Да нет, это вполне конкретно. Он ехал с неисправной системой торможения, экстренного торможения. Вот так.
— Значит, дело не в платформах?
— Нет, дело в них. Но дело и в том, что когда они покатились, он не смог вовремя остановить состав…
— Это что, установленный факт?
— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… установленный. С сегодняшнего дня.
Встретились в вестибюле гостиницы.
— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.
— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!
Губки и кивнул и стал подниматься по лестнице.
— Куда? — остановил его Ермаков.
— Ну, туда. В номер к вам.
— Вернись.
— А где допрашивать будете?
— Не буду допрашивать: Просто — поговорим… Ты что это? Вон даже вспотел, — засмеялся Ермаков.
— Жара, — вздохнул Губкин, и они вышли из гостиницы.
…Потом они сидели на скамейке в сквере. «Кузнечик» рассказывал:
— Он сам мне кричит: прыгай, мол, прыгай, два раза сказал и еще ногой! Тут я и катапультировался — вроде кто за шкирку ухватил да вышвырнул ногами вперед! Не знаю, как получилось… Очнулся — сразу под вагоны полез, через насыпь. Думал, на другую сторону Женька мой выпрыгнул… то есть даже не сомневался! Смотрю — нет его. Я, значит, обратно — опять смотреть-высматривать… Говорю, даже не сомневался, что он следом за мной выпрыгнул. Ума не приложу… Не рассчитал он, что ли? — Губкин помолчал и вдруг пожаловался с горькой усмешкой: — Сейчас к вам шел — в родном дворе камнями обстреляли… Пацаны, сопляки совсем!