Эта улыбка словно освещает его лицо. Но она мне кажется холодной. Или сдержанной? Она не очень яркая. Она — как северное сияние… среди льдов и снегов. Да, мы такие разные. Случайность (или необъяснимая череда случайностей?) бросила меня на грудь человеку из Арктики или из Скандинавии. А я только что из Папуа.
Я чуть-чуть повела плечом:
— Вы все еще держите меня?
Северное сияние стало ярче:
— Я мог бы держать вас долго. Сколько вы хотите?
— Пожалуй, следует уже и отпустить…
Руки его вмиг становятся мягкими. Однако он еще поддерживает меня за локоть:
— Больше не падайте. Жаль будет, если вы что-нибудь себе повредите!
Я оглядываюсь на дорогу:
— Из-за меня вы пропустили свой автобус.
— Не беда, — улыбка его гаснет. — Вон еще один идет.
Действительно, подъезжает тот же номер автобуса. Я тороплюсь сказать слова благодарности:
— Если б не вы, я являла бы сейчас собой печальное зрелище. Разбила бы коленки в кровь, нос бы расквасила… и это еще в лучшем случае.
Он кивает:
— Все обошлось — и ладно!
Отпускает мой локоть…
Я улыбаюсь ему па прощание, скосив виноватые глаза на испачканную рубашку. Поворачиваюсь, иду в сторону общежития. Оно тут неподалеку. На душе уже не так уютно. Мне это странно.
Слышу, как позади меня останавливается автобус, как открываются двери. Вот автобус отъезжает от остановки, обгоняет меня. Быстрым внимательным взором оглядываю салон. Где он — этот «своевременный» мужчина? Кажется, сел у окна. Да, рубашка цвета хаки. Нет, эта темнее. Вон там, дальше. Широкие плечи… аккуратная стрижка… Автобус быстро скрывается из вида.
Я слышу шаги за спиной. Кто-то осторожно трогает меня за локоть. Оборачиваюсь…
Это он! Вздрагивает мое сердце.
«Ах, какой! От него так и веет силой — это не показное, не маска. Сила — основа его. А в Папуа, кажется, землетрясение. Не посыпались бы с тебя, голубушка, кораллы!»
Он спокоен — ни тени волнения. Уверенность в глазах. Как он отличается от Константина! Даже сравнивать смешно.
Лукавая искорка во взгляде:
— Вот, не сумел уехать. Подумал: такая случайность — дар Божий.
Я отвожу глаза в сторону, чтобы не выдать своей радости. Почему я так делаю, не знаю. Может, лучше эту радость выдать? Нет, инстинкт подсказывает — не выдавай. А инстинкт — вещь серьезная. Опыт бесчисленных поколений. Инстинкт — хранитель мой.
Но смущение я скрыть не могу:
— Вы слишком внимательны ко мне.
— Разве может быть «слишком» по отношению к вам? — он удивляется. — После всего происшедшего…
Мне уже смешно, и я смеюсь. Одариваю его теплым взглядом. Немного сдерживаю шаг, потому что общежитие уже близко.