Слезы ручьями лились по моему лицу, когда я попыталась это сделать – безнадежно, вновь и вновь пытаясь выдохнуть и заставить губы слушаться, в отчаянии ожидая, когда муки кончатся и я смогу закрыть рот, сведенный судорогами боли.
А затем, конечно, все стало хуже.
– Положи руку между ног. Что ты чувствуешь?
Я вспыхнула. Я знала, что я буду чувствовать, несмотря ни на что. Я была совершенно мокрой. Удары ладонью становились все более влажными, что выдавало меня с головой, даже без тех доказательств, которые оставались у меня на пальцах.
– Стесняешься сказать? Прижми пальцы к своему высунутому языку. Попробуй себя на вкус. Скажи, что ты чувствуешь.
Я протянула руку к горящему от боли рту и ощутила вкус того, как мое тело предало мой разум, своим дрожащим языком. Сжав зубы, я сказала ему то, что он уже знал:
– Я мокрая.
– Что?
В этот момент моя ненависть к Джеймсу была столь же велика, как и желание повиноваться ему. Я хотела превзойти его в своем подчинении. Для меня это было состязанием, и я могла выиграть, только не проявив малодушия. Бредовая идея? Возможно. Вероятно, причиной мог быть мой онемевший язык. Я выдавила сквозь зубы:
– Я мокрая.
– Хорошая девочка.
Чувство ненависти исчезло, и я испытала прилив гордости наряду с легким приступом паники от ощущения того, насколько управляемой я становлюсь.
– А теперь доведи себя до оргазма. Когда я услышу, как ты кончишь, ты сможешь снять зажимы.
Я действительно не знаю, спасло ли ситуацию, если бы я кончила легко при таком отношении с его стороны. Стоило постараться, но язык так болел и я с таким трудом сглатывала слюну, что наряду с глубоким чувством унижения и раскаяния это отвлекало меня, и я не могла достичь оргазма быстро. К тому времени как я молила его дать мне возможность кончить, голос мой срывался, был полон отчаяния и неразборчив, а тело ломило от боли, и я чувствовала себя совершенно обезоруженной. Я была полностью в его власти и, так или иначе, больше никогда не допустила бы подобной ошибки.
Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного.
Когда я вернулась на землю, осторожно снимая зажимы с груди и языка и испытывая дикую боль при приливе крови, я чувствовала себя изможденной и странно расстроенной. Я хотела поговорить с ним, но не знала, что сказать. Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного по его просьбе, – что не могла разговаривать как обычно. Я чувствовала себя более косноязычной, чем с зажимом на языке.
Он проявлял столь неуместное, но все же столь успокаивающее внимание, спрашивая, как я себя чувствую, не нужно ли мне положить лед на саднящий язык. Смешно, но от его доброты у меня вновь появились слезы на глазах.