Человек с сияющими, как яркие звезды, глазами являлся ему во сне, вставал виденьем наяву. Как наваждение. Из ночи, из жаркого марева пустыни незабываемым взглядом смотрели на него эти странные глаза. Клод терзался, изводил себя — за что он убил его? Что за нелепый рок — он, парижанин, попавший в Чад из-за своих неурядиц, стреляет пригоршней патронов в незнакомого человека…
И еще виделось, как пробитый насквозь градом пуль горец, низко опустив голову, раскачивает ею, словно рассматривая, куда его убили, а в венчике синей чалмы видна белая лысина… И подошвы изношенных сандалий на худых голых ногах…
«Вот так просто, как на ученьях, — взял и убил, — сто раз повторял Клод одно и то же и вслух, и про себя. — Вот взял и убил, чтобы он не убил меня… Но у него же не оставалось патронов. А откуда я это знал? Он ведь стрелял в Джио? Стрелял. Наводил на меня винтовку? Наводил. Я сам видел. Зачем? Чтобы убить меня. Но убил его я».
Однажды ночью он внезапно проснулся, как от толчка. До него вдруг дошло — теперь он настоящий убийца. На всю жизнь! Он самостоятельно и намеренно убил человека. Целой дюжиной пуль, наповал, насквозь.
Клод сидел на нарах, смотрел в слепую темноту. Рядом храпели. Нехорошо пахло. И он зарыдал, впившись зубами в ладонь, чтобы не было слышно. Он оплакивал самого себя — так ему было себя жалко, так было больно за свою еще не начатую, но уже изгаженную жизнь. Об этом ли он мечтал, к такой ли участи себя готовил, проводя годы над трудами великих философов, стремясь знать больше и лучше других, чтобы восхищать, удивлять, умилять публику, присяжных и своих коллег? Какой исход! Какой разлад! И какая страшная гримаса, мерзкая ужимка судьбы, сыгравшей с ним дьявольскую шутку: будущий борец за справедливость, он сделался убийцей. Профессиональным, узаконенным государством убийцей. Да, конечно, он теперь может сколько угодно убивать поджарых берберов, туарегов, да, ему это официально разрешено. Его могут даже за убийство похлопать по плечу и сказать: «Молодец!»
Вот кто он теперь, Клод Сен-Бри, едва не ставший блистательным адвокатом. Значит, можно и так? Можно, оказывается, сделаться палачом, карателем, наемником. Значит, способен таким стать? Он уже им стал.
Операция в Чаде была прервана командой сверху так же неожиданно, как началась. Даже офицеры не знали, сделали ли легионеры свое дело. Несколько отрядов повстанцев было разбито в боях, десятка два горцев пойманы и «примерно наказаны». После чего «зеленые береты» снова погрузились в транспортные самолеты и по воздушному мосту Нджамена — Обань вернулись в казармы. И опять потянулись однообразные дни, заполненные муштрой.