— Я протестую, Ваша Честь! — тихий, почти детский голос Розалиндиной адвокатессы.
Когда адвокатесса впервые появилась перед судьей (Розалинда сказала мне позднее), тот спросил ее, сколько ей лет.
— Двадцать шесть, — ответила Джейн, так ее звали, Джейн Боббин.
— Это ваше первое дело? — спросил догадливый судья.
— Да, — покраснев, сказала Джейн, у нее была белая, то, что называется, кровь с молоком, кожа, и румянец алел ярко и свежо, как на морозе.
Джейн говорила сбивчиво, путаясь в словах, заметно волновалась — судья напрягался, вытягивал шею, и на лице у него сияла отцовская улыбка. Он сочувствовал Джейн, поражаясь, с какого странного, сложного дела начинает она свою карьеру — дело было заведомо, судя по прецедентам, провальное, но робкая Джейн, со страстью неофитки и старательностью отличницы, пыталась сделать историю. Готовясь к суду, она проштудировала все решения по семейным спорам, в которых отец или мать вот так же, как Розалинда, вдруг публично меняли свою внешность, рабы души, отвергающей изначальное тело, шокируя не столько своих супругов (которые часто были вполне согласны на тайные переодевания — как, вот, например, Маргалит, находившая даже удовольствие, по словам Розалинды, делать своему Джеральду макияж), сколько — мир, в котором у этой семьи было свое, миром признанное, место, обыкновенное и потому уютное, всем приятное, всем понятное — а с изменением тела весь мир, будто бы на этом теле и державшийся, тут же рушился. Никто ничего толком не понимал, и никто не хотел понимать, все просто, как до того душа изменившегося тела, начинали это тело отвергать. Отторжение изнутри перешло наружу, из души — в мир. Тайна, явившись, вывернула все наизнанку. Хотя ведь, думала Джейн, ничего особенного после изменения тела не случилось. Достаточно только этим родственникам, друзьям, соседям, работодателям, коллегам по работе, врачам в поликлинике, полицейскими, шоферам автобусов, попутчикам в городском транспорте, продавцам, официантам, аптекарям, прохожим на улице, достаточно только им знать — что существуют такие люди на свете, с женскими душами и мужскими телами и, наоборот, с мужскими душами и женскими телами, и знать про их страдания, про их депрессии от невозможности дать душе требуемое тело, достаточно только этого знания, и разрушение будет предотвращено — они поймут, что это не игра «попробуй, угадай», чтобы тыкать пальцем: «я заметила, я заметила, это мужик в юбке!» и не протест против чьих-либо моральных устоев, и не покушение на мужскую мужественность или женскую женственность, а вообще — это событие глубоко-глубоко душевное, личное, секретное, которое явлено, освобождено, смело пущено в жизнь. Но — кто будет задумываться? Часто ли люди задумываются? Во всех судебных решениях, находила Джейн, транссексуальные матери и отцы оказывались проигравшими — даже если их не лишали возможности видеться с ребенком. Так, одна транссексуальная дама, уже совершенно изменившаяся внешне, с помощью операций и гормонов, толстая, полногрудая, пышноволосая, была приговорена втискиваться в мужскую одежду, а также коротко стричься, чтобы раз в месяц иметь возможность в течение нескольких часов встречаться со своим сыном.