– Так надо по чину всю молитву-то читать. Иначе не окажет содействия в молениях наших.
– Всю-то они, небось, и сами давно наизусть знают. Им главное – суть. У них там компьютеров нету.
Баба Дуня бормочет что-то, бегая глазами по строчкам, затем опять радостно тычет пальцем в нужное место. Чтение продолжается с этого места, которое и есть суть:
– К тебе, предивный угодниче Божий, усердно прибегаем грешнии и смиреннии, бездождием и зноем томимии: исповедуем, яко недостойни есмы милости и благодеяний Божиих, достойни же паче лютых прещений и гнева его…
– Пропусти это! Пропусти! Суть, суть надо! – прерывает молитву нетерпеливая баба Лиза. – Какие у нас грехи, прости Господи! Всю жизнь, как скоты бессловесные, ишачили, и за это нам же еще и лютые прещения и гнев? Я не согласная!
Баба Дуня опять бормочет, находит нужное место, и далее в четыре голоса нараспев:
– …сего ради не бысть дождь, ниже роса, яко слез умиления и животворныя росы Богомыслия не имамы: сего ради увяде злак и трава сельная, яко изсше в нас всякое благое чувство…
Все три бабки в молодости были комсомолками, участвовали в днях безбожия, в церквах не венчались, детей своих не крестили, ссорились с родителями, и лишь в войну вновь обратились к Богу, потому что обращаться в тех жутких условиях больше было не к кому. После войны вроде бы полегчало, Бог снова был позабыт, а в последние годы, когда все вновь перевернулось, Бог понадобился опять. И, видать, так ведется исстари, отсюда и пословицу сложили: «Гром не грянет, мужик не перекрестится». Впрочем, бабы – совсем другое дело.
И еще долго Петр Васильевич слышит визгливые, подвывающие голоса старух, то опадающие, то взмывающие в белесое небо. Сам он в Бога не верит, но нынче Бог стал в моде, все крестятся, особенно начальство: политика. И дети у него крещеные, и жена крестилась после первых же родов без его участия, но никто из них в церкви не ходит, ни одной молитвы не знает. Петр Васильевич уверен, что нынче в Бога верят так же, как в зловредность перебежавшей дорогу черной кошки: выйдет от этого какая-нибудь зловредность, нет ли, а так, на всякий случай. А уж в его-то химических формулах Бога нет и быть не может, и оглядываться ему не на кого. Он вздыхает по поводу того, что сознание человеческое непостоянно, подвержено случайным влияниям, определяется, как сказано у классиков, бытием, часто не зависит от образованности, особенно у женщин, зовет детей и уходит в избу.
Солнце медленно садится за дальние холмы, на небе зажигаются звезды.
Петр Васильевич проснулся и услыхал тревожный звон подвешенной в середине деревни железной чаши от переднего колеса трактора «Белорусь». Кто-то настойчиво бил железным-же болтом в эту чашу и что-то кричал, а чего – не разберешь, и дребезжащие звуки эти, сбиваясь в комок, неслись меж спящими избами, будя собак и людей. И тут же Петр Васильевич увидел на белых занавесках в окне колеблющиеся красные сполохи, хотя огня видно не было, глянул на часы – они показывали три часа десять минут.