В общих чертах все это можно было разглядеть и невооруженным глазом. Так что вся группа понимала: движущаяся армада направлена против наших словацких братьев, обороняющих столицу восстания – Банска-Быстрицу, а также, само собой разумеется, и против советских войск, спешащих на помощь восставшим. Равнодушно наблюдать за всем этим было просто невмоготу.
– Товарищ майор Зарич! Дорогой кацо! – вдруг, позабыв о своем «словацком» происхождении, с заметным грузинским акцентом обратился ко мне заместитель командира группы капитан Агладзе. – Скажи, да-а-арогой, каково мне смотреть на эту картину! – и он резко ткнул указательным пальцем в сторону долины. – До смерти не прощу себе, дав им вот так привольно гулять! Разреши, да-а-арогой, с высоты нашего положения встряхнуть этих гадов! Ну, хоть чуть-чуть, хотя бы малость. Пусть потом оглядываются…
А что я! Я сам не отрывал глаз от шоссе: страшно хотелось пощипать фашистскую нечисть. И все-таки, подавив желание, может, не так твердо, как следовало, я ответил капитану Агладзе:
– Не могу, Фома. Права такого не имею. Сам ведь знаешь, – приказ: до прихода на место в соприкосновение с противником не вступать и себя не расшифровывать. Даже в со-при-кос-но-ве-ние! Тебе, надеюсь, понятно?
– Так случай-то какой удобный! – вдруг поддержал капитана Агладзе рассудительный начальник штаба. – Пожалуй, грех им не воспользоваться. Инициатива все-таки наша. Мы в выигрышном положении, даже если спустимся, – ударим с высотки. И потом снова подымемся вверх. Немец побоится снизу нас преследовать. Успех гарантирован обстановкой и нашими орлами.
Авось, и поблагодарят! – хитровато щурясь, закончил Володя Волостнов.
Я понимал одну в такой ситуации истину – единственный способ отделаться от искушения – уступить ему.
И я не выдержал. Будь что будет!»