(то бессознательно, то сознательно. — А.Д.) на бесконечность и неограниченность» (эгодиастола. — А.Д.).
Только жизнь и страдания Иисуса Христа доказали человечеству, что его изначальное страдание может быть преодолено. Личность может стать бесконечной, не теряя присущей ей тварности (отдельности).
Радость Бодрийара по поводу наступления «виртуального апокалипсиса» — это восторг освобождения от подлинного страдания. Философ не замечает, что его радость одновременно является восторгом освобождения от тварности, то есть от отдельного, от личного, от интимного, от христианского.
Целый ряд философских учений после Декарта, но задолго до Бодрийара объявлял гедонизм — поиск человеком удовольствий, жизни без страдания — главным смыслом человеческой жизни.
Медицина, во всяком случае, видит проблему наркотиков только с гедонистических позиций.
Почти никто, кроме православных мыслителей, не задумывался о том, что произойдет с личностью, если ее лишить страдания вообще — полностью избавить от трагедии.
Останется ли при этом человек человеком?
Вдумайтесь в значение русского слова «со-страдание» (или в эриксоновские понятия интимности и доверия).
Если личность перестанет страдать, то сможет ли она почувствовать страдание другого…
…или превратится в урода из приведенной выше газетной статьи?
Пока еще большинство из нас чувствует этих людей уродами, но уже мало кто может объяснить, почему он так считает.
Одна личность обязана помогать другой личности преодолевать страдания. В этом — суть творчества, движения образа к подобию. Если этого движения нет — другой человек станет лишь вещью, череп которой вполне годится для продажи «черным магам».
Если человек совершил неправильный поступок или вовсе перестал совершать поступки — превратил свою жизнь в бессмыслицу — совершил грех, то он должен испытывать душевную боль.
Раньше мы называли эту боль совестью, но теперь подобное состояние души мы привычно причисляем к рангу депрессий и считаем болезнью, от которой надо лечить.
«Совесть совсем не есть отвлеченный «принцип долга», навязываемый воле сознанием, — пишет И. Ильин, — но она не есть и сила суда или укора, подъемлющаяся из бессознательнаго после дурного поступка и не имеющая «разумнаго» оправдания. Совесть есть голос целостной духовности человека, в которой инстинкт принял закон Божий, как свой собственный, а дух приобрел силу инстинктивнаго влечения. Совесть есть не сразу — инстинктивная потребность в нравственном совершенстве и предметно обоснованная воля к нему, а потому творческое искание