«Вы так и не ответили мне на вопрос», – осторожно промолвил Шуга, чего-то остерегаясь, глядя на суетливого старика, пытался что-то припомнить. Все происходящее казалось ему невозможно мистическим и недоступным ему.
«Вот бляхи, бляхи, а нитку золотую прибрали, я ж все подчитал, все триста восемьдесят штук, и еще один невзрачный сантиметр. Вот бляхи, бляхи… Ты вот что, там стоишь? Помог бы».
«Я?», – опомнился неподвижный Шуга.
«Ну, ты, ты, кто ж еще? Никого ж нет!», – нервно заметил старичок, продолжая работу. «Дел невпроворот, еле соседнюю разгреб, всю ночь пыжился», – старичок вынул из раскрытого гардероба обшитую малиновым шелком коробку, заглянул в нее, достал лаковые ботинки и отбросил ее со словами: «А вот они, батюшкины посмертные! Сюда, сюда, чтоб нашли, чтоб нашли. Эти, как их… шведы… Ой, нет… Полтавская котлета, ей-богу, стухла… Печально все это. Печально, но звезды все скажут, звезды уже сделали свой выбор, скоро звездочет допишет книгу и явит пророчество миру», – необыкновенно картавил старичок, ударно расправляясь с вещами.
«Значит, смерть наступила еще ночью?», – снова запросил Шуга, наблюдая с оглядкой за странным явлением.
«Еще вечером я ж говорю, только барин в койку – тут же оборвалось! Глядишь, скоро это, как его соседи, что сверху, побегут, у них же дыра, как-никак сказывается… Хорошо, что демоны обеденную залу еще не обжили, еще не обжили».
«А что они еще не знают? Снаружи столько народу, что даже слепой обратит свое внимание», – с чувством волнения заключил Сахарный.
«Не помнишь, что сказал Шекспир? Чем выше взлет, тем гибельней паденье? Курить хочешь?», – перебил старичок, не оборачиваясь в сторону опешившего гостя.
«Верно, курить хочу… Однако в том шекспировском сонете имеется не менее мудрый смысл: „Кто не карает, обладая властью, кто воли не дает своим рукам“», – Шуга присел на рядом стоящий шелковый стул и осторожно расслабился, потирая его мудреную набивку.
«Истину говорите, гниющие лилии и вправду так себе. Только, не карайте Педанта, не карайте батюшку нашего. А сигара! Чур, такая, что унесешься, справа от тебя на спальном столике в шкатулке», – услужливо мотаясь, старичок кудахтал подобно испуганной курице, а далее промолвил: «Черт», – и, зарывшись под кровать, вынул серебряное блюдо. «Матушка, предложение перегружено знаками препинания!», – вредно обратился в неизвестность, продолжая копаться в сути вещей.
Закурив сигару, Шуга нелепо заметил, что старичок успел нарядиться в зеленый сюртук, вытащив его из груды общего барахла, заметно предупреждал: «Казенное, непростое. Предположительно театральное», – из подола сюртука торчала тонкая сизая лента, старичок отдавал абстрактные жесты, понимая, что наедине с особенным гостем.