«Глядишь?», – покосился старичок в сторону Шуги, пройдя дальше сквозь вездесущие раздробленные куски обвалившегося потолочного перекрытия. В спальне Педанта было не по-утреннему темно, вот только когда старичок раскрыл шторы, все сделалось более наглядным. Узоры светлого паласа были нарушены резко внушавшим красным в виде нелепых клякс, белоснежная кровать, предназначенная для жития восемнадцатого века, трещала под тяжестью озолоченной бронзы и хрусталя, еще издавая сложнейший звук, а в редком для Москвы особо высоком потолке светилась нескромная дыра. «Глядишь? Вот, как все и было, только барин в койку, как это вот царская громадина и накрыла его живьем, да ладно бы, во что другое влетела, так прям в голову и угодила, все мозги расплескались, вот это полотно, что с краю… Милое, правда? Все было уделано, в серых клетках Педанта».
Шуга медленно отошел назад, преодолевая поднятую пыль, всматривался в полотно, ранее принадлежавшее мадам Помпадур, он узнал черту кистей Фрагонара, заметив, в сомнении, что и вправду подлинник.
«Говорят, что комната-то отделана в стилях рока. Ой, нет… типа нет, рококо! Да верно, типа о-ля-ля», – метался старичок, подвязывая шторы озолоченными лентами.
«Говорят, что во всем этом стиле – сексуальный обертон! Слышишь, да! Сексуальный обертон или тон? А если тон, то чей?», – посмеивался старичок, прыскаясь недопониманием не то что-то зная о погибшем. «Веришь, Шуга! И только эта громадина люстра выходила из ряда вон, и не соответствовала ни парижским панелям, не всем этим спиралькам, завитушкам, да напудренным розовеньким пипочкам и пухленьким, нежненьким попкам. Слышишь, да! Напудренным розовым попкам!», – продолжал подсмеиваться старичок, потягиваясь к солнцу. – «Люстра ведь каким-то боком царскому роду принадлежала, а это люди серьезные, ее вот только подправили слегка, так сказать, проволочки лампочки, так сказать…».
«Когда подправили?», – заинтересовался неподвижный гость.
«Когда, когда…», – старичок вдруг странно замедлил, резко обернувшись в сторону Шуги, и как-то непривычно повел глазом бестии, одолжив пару слов у глубины интеллекта, чтобы выпалить: «Точность, продана с молотка!», – и вновь рассмеявшись, стал заглядывать во все, выдвигая дубовые ящики, констатируя: «Не украли ли чего?».
«Откуда знаете, что эта люстра принадлежала русским царям?», – вопросительно сдался Сахарный, а старичок будто бы и не слышал его, чихал на раскрытые книги, да любезничал в тайны ящиков, достав из-за пазухи треснутое пенсне, принарядился нелепо, глупо не замечая, что в них не хватает одной диоптрии. На минуту Шуге показалось, что вся эта кровь в действительности не кровь Педанта, а чья-то иная, уж больно ее было много, да и особенность странности состояла в том, что лежала она повсюду и в большей мере поверх строительной пыли и прочего мусора. «Свиней, что ль, резали, свиней, что ль, резали?» – словно напел старичок, не возмущаясь вовсе.