Избегая соседей, он едва кивал на приветствия, так что с ним давно перестали здороваться, родственников у него не оказалось, и похороны устроили за казённый счёт. Гроб, однако, сколотили на средства жильцов, которые скинулись усилиями Тяхта, пустившего по квартирам шапку. Разогнав доминошников, гроб с телом поставили на струганный стол, ритуальный автобус опаздывал, и выходившие из подъездов останавливались, снимая шляпы, переглядывались, разливая по стаканам водку, чтобы проводить Матвея Кожакаря.
Так его узнал весь дом.
Ираклий Голубень, невысокий, кряжистый мужчина с подвижным лицом и манерами холерика, живший в первом подъезде вместе с Савелием Тяхтом, работал в редакции. Он считал себя хорошим писателем. Потому что не написал ни одной книги. «Настоящий писатель − всегда графоман, − говорил он, опуская усы в пиво, − а во мне этого добра − ни капли». Трезвым Ираклий Голубень был застенчивым и предупредительным. Но трезвым бывал редко. А пьяным становился несносен. «Что вы сделали для искусства? — хватал он за рукава. — Отвечайте!» Савелий Тяхт, когда-то писавший стихи в школьную газету, встречая его пьяным, не давал ему раскрыть рта: «Мои заслуги перед литературой огромны — я избавил её от графомана!» И тыкал себя в грудь пальцем. «Люблю! − лез обниматься Ираклий. — Я сам такой!» А на другой день ему делалось стыдно, и он с неделю не показывался, выходя, как кошка, по ночам. Развалившись в кресле перед зеркалом, он тянул из бутылки пиво, время от времени чокаясь со стеклом: «Кто пьёт — ещё ребёнок, кто не пьёт — уже старик!»
Ираклий Голубень был дважды женат, прежде чем стал убеждённым холостяком. Его первая жена была ему ровесницей. Она больше помалкивала, держа мысли при себе, как косметичку, несмотря на всё его старания их извлечь, и разговорить её было труднее, чем покойника. «У женщин, как у собак, свой возраст», − думал Ираклий Голубень, глядя, как быстро она увядает, тасуя с ней дни, как замусоленную колоду. Сам он ещё держался и однажды задал жене роковой вопрос: «А что ты сделала для искусства?» Та не ответила, а в суде её молчание сочли достаточным поводом для развода. После этого Ираклий Голубень взял в жены студентку, проходившую в редакции практику. А она оказалась зубастой, болтала, всё, что взбредало в голову, не обращая никакого внимания на его многозначительное молчание, и превращала постель в площадку для споров.
− Тряпки любишь? − колол Ираклий Голубень.
− Как и все женщины.
− Моя бывшая была равнодушна.
− Это не женщина.
− По-твоему, я «голубой»? — недобро рассмеялся Ираклий Голубень. — А что ты сделала для искусства?