− Больше, чем искусство для меня! — вскочив с постели, хлопнула она дверью.
Ираклий Голубень не стал её догонять, подумав, что старый муж молодит, а молодая жена старит.
«Холодильник пустой! − недовольно переминалась мать Савелия Тяхта, войдя в его комнату, когда он нежился в постели. — И хлеба нет!» Выскочив за дверь в одних трусах, куда сунул деньги, Савелий Тяхт, ещё гремя ключами от квартиры, столкнулся в лифте с молодой обнажённой женщиной, показавшейся ему сошедшей с небес. От растерянности он на мгновенье проглотил язык, а потом невпопад пробормотал:
− Чего не здороваетесь?
− Ну, здрасьте! — отбрила она. — С каждым здороваться — здоровья не хватит!
И пока он боролся с подступившим к горлу комом, выскочила из лифта. Так Савелий Тяхт влюбился. Её звали Саша Чирина, и она была женой Ираклия Голубень, от которого только что ушла. Ушла, в чём мать родила. В одной женской гордости.
Со стороны двора дом гипотенузой отсекал канал с горбатым мостиком, который охраняли глядевшие в воду каменные львы. По набережной гуляли в любую погоду, даже на промозглом ветру, который гнал жёлтые листья, стелил мокрый снег и щекотал ноздри. Шли годы, дом жил своей жизнью, и в его квартирах всё шло своим чередом. На место Матвея Кожакаря вселился новый жилец. А Рябохлысты разошлись, и Изольда вышла за Викентия Хлебокляча. Но тоска не отступала. Новый муж оказался из тех, кто способен не только увести чужую жену, но и ей изменить. Раз, провожая его на работу, она обвилась плющом и призналась, что не знает, чем занять без него пустоту. «Произносила про износ ила», − меланхолично отстранил он её. С тех пор, когда супруги проводили ночь вместе, их ночь не делилась пополам, а была у каждого своя, и, засыпая в одной постели, они видели разные сны. Получив повышение, Викентий Хлебокляч пропадал на службе, прикарманивая, что плохо лежало, и завидуя даже собственным успехам. Изольда поняла, что ей предопределено стареть с мужем в одном зеркале, держа деньги в разных карманах, и пересчитывать их, как прожитые годы, − повернувшись спинами. И она занялась кулинарией, всё чаще сервируя блюда репчатым луком. Но плакала от тоски.
А Дементий Рябохлыст, сломленный разводом, потерял место и совсем опустился. Целыми днями он валялся на неубранной постели, плевал в потолок и, перебирая прошлое, думал, что завтракать в одиночестве − всё равно как мастурбировать под одеялом. «Никак не засыпается! − с капризной властностью заявил он с порога бывшей жене. — Матери детей укладывают, а ты − кукушка!» Изольда резала лук с красными от слёз глазами, которые то и дело вытирала краешком фартука, отводя в сторону зажатый в кулаке овощной нож. Она заглянула в его телячьи глаза и пошла за ним, не снимая фартука, с ножом, пахнувшим луком. И всё вернулось на круги своя. Заведя любовника, Изольда успокоилась, её тоска отступила, не щемя больше сердца. Теперь она содержала бывшего мужа на деньги нового, а, когда родила, сама не знала, от кого. У ребёнка были телячьи глаза и змеиная головка на тонкой шее.