— Ты здесь, Санни? — позвал из-за двери тихий голос Тома Хейгена.
Санни облегченно улыбнулся Люси:
— Да, Том. А в чем дело?
Так же тихо Том ответил:
— Дон зовет тебя к себе в кабинет. Прямо сейчас.
Звук его шагов удалился по коридору. Санни выждал немного, поцеловал Люси и выскользнул за дверь.
Люси медленно причесалась, поправила платье, одернула ленты на нем. Когда она вернулась в сад и заняла свое место рядом с Конни, та спросила обиженно:
— Ты где была, Люси? Похоже, тебя напоили за это время. Не бросай меня больше, ладно?
Ничего не говоря, Люси подставила свой бокал, и новобрачный налил ей до самого верха темного густого вина, понимающе улыбнувшись. Люси опрокинула бокал залпом. Ее колотил нервный озноб. Поверх края бокала она поискала глазами Санни Корлеоне. Никто другой на свете больше не существовал для нее. Наклонясь к самому уху невесты, Люси лукаво прошептала:
— Через пару часов ты сама все узнаешь.
Конни хихикнула.
Люси выпрямилась и, как школьница, аккуратно сложила руки на скатерти. Она выглядела так, будто похитила у новобрачной сокровище.
Америго Бонасера вошел в кабинет дона Корлеоне вслед за Хейгеном. Дон сидел за огромным письменным столом, Санни стоял у окна и смотрел в сад. Впервые за все утро дон держался прохладно, он не обнял гостя и не подал ему руки. Собственно, гробовщик и не получил бы приглашения, если бы его жена не ходила в подругах супруги Вито Корлеоне. Сам же Америго не вызывал у дона никаких симпатий.
Бонасера заговорил с присутствующими издалека, осторожно подбирая слова.
— Не сочтите за невежливость, что моя дочь, крестница вашей жены, не присутствует на свадебном торжестве. Не ее вина в этом, она все еще лежит в больнице, — он бросил смущенный взгляд на Санни и Тома Хейгена, ясно показывая, что предпочел бы говорить с доном наедине. Но Вито Корлеоне был безжалостен.
— Я в курсе несчастья, постигшего вашу дочь, — произнес он, — и готов помочь, если могу быть чем-то полезным. Все-таки моя жена приходится ей крестной матерью, и мы помним о чести, которую вы нам оказали, — в этих бесстрастных словах заключался упрек. Ведь гробовщик никогда не именовал Корлеоне Крестным отцом, как полагалось.
Бонасера, помертвевший от напряжения, не принял упрека и заговорил прямо:
— Нельзя ли мне побеседовать с вами наедине?
Дон Корлеоне покачал головой:
— Я доверяю этим людям свою жизнь. Каждый из них для меня — как правая рука. Я не могу оскорбить их, удалив отсюда.
Гробовщик на секунду прикрыл глаза, потом опять заговорил голосом ровным и печальным, каким он обычно утешал родственников усопших в похоронной конторе: