А тайга всё непролазнее и непролазнее, всё чаще цепляются за энцефалитник элеутерококк с острыми тонкими шипами и чёрными кистями ягод и лианы, в том числе виноградные, опутавшие деревья так, что не продерёшься, а в распадках – лимонник с оранжевыми ягодами, снимающими усталость. Сопки всё круче и круче и всё чаще с неустойчивыми курумниками, ручьи всё холоднее и холоднее даже в тридцатиградусную жару и духоту, а надо маршрутить, ловить каждый погожий день. Не радуют уже и многочисленные яркие крупные цветы как оранжево-красные лилии, и затаившийся в темноте и сырости одинокий красный цветок женьшеня. У геологов нет нормированного рабочего дня и нет выходных. Только и удаётся отдышаться, когда остановят проливные дожди, нередко продолжающиеся два-три дня, пока всё вокруг не заплачет тоскливыми слезами, а на боках не начнут преть пролежни. Но и в такую мокреть рыбаков и охотников не удержать в лагере. И вдруг в одну из ночей засияют умытые до кондового серебра звёзды, сядет туман и выстелется, убегая к реке, утихнет к утру капель, подует свежий ветерок, и ясное весёлое солнце разбудит-расшевелит занемевшее от безделья стойбище. И снова в путь, и так изо дня в день, пока другие загорают на забугорных и отечественных пляжах, ублажая рыхлые тела и испорченные желудки чужеродной жратвой. И нет в тайге ни телека, ни ноутбуков, ни мобильника, ни музбормота, только маленький транзистор радует по вечерам мелодичной японской музыкой.
Чем ближе к осени, тем меньше сил, больше тревоги и больше желания и энергии успеть заснять всю запланированную площадь, не оставив белых пятен и неясных геологических построений. Держись, геолог, крепись геолог! Дням потерян счёт, а погода бывает или рабочей, или простойной. В какой-то момент оглянешься, а всё вокруг уже окрасилось в яркие осенние цвета: в огненно-красный – клёны, в чистейший жёлтый – лиственницы, в жёлто-коричневый с оттенками – все остальные деревья, и на фоне их нарядно зеленеют в привычном окрасе хвойники. Сплошной калейдоскоп красок. Вот уже появились первые мигрирующие соболи, яростно шипящие на пришельцев с вершин кедров, осыпая под частыми ударами острейших коготков кору и листья. Они пока бледно окрашены. Степенно и не торопясь проследовала на зимние квартиры семейка важных барсуков: впереди – мама, за ней – четверо подросших малышей, и замыкающим охранником – папа. Затукали красно-зелёные, серо-красные и серо-рябчатые дятлы, добывая уже спрятавшихся личинок. Забеспокоились изюбры и лоси, трубно призывая самок и соперников на жестокий поединок. Работягам не до них – надо, надо спешить. Поселковые – и стар, и млад – все ринулись в тайгу за вторым важным и нужным зимой продуктом – брусникой и за первейшим – кедровыми орехами. А полевикам, несмотря на то, что порой бродят по необъятному брусничнику, окрашивая кеды в красный цвет и с тоской глядят на увешанные шишками кедры, и собирать некогда, и долго хранить необработанным негде, да и вывезти не на чем. Так и вернутся домой без таёжных даров и хорошо, если прихватят по кастрюле или ведру ягод да по полмешка шишек. Зато сколько радости, сколько вдохновения, сколько эйфории и удовлетворения доставят образцы с рудной вкрапленностью, а то и прожилками. Их и соберут, и сохранят, и вывезут. И тогда – прочь усталость, и ноги сами бегут туда, где найдены рудоносные камни, чтобы ещё раз убедиться, что они есть, чтобы определить площадь распространения, а то и наткнуться на жилы, убедиться, что их много, набрать побольше и убедить себя и главное – других в том, что найдено настоящее рудопроявление – предвестник месторождения.