Как ни странно, но, проводя вместе достаточно много времени, особенно в периоды составления отчёта, когда приходилось задерживаться в камералке на долгие вечера, у начальника с подчинённой ни разу не возникло ничего похожего на естественный в таких случаях флирт, а то и что-нибудь посерьёзнее - только работа, только деловые отношения, и даже побочных разговоров о внутрипартийной жизни почти не было, до того разной энергетикой они обладали с абсолютно не синхронными частотными ритмами душ. И в тот раз было всё так же, по-деловому. Только, пожалуй, Иван Всеволодович был более нетерпелив и категоричен, а она – более послушна и даже улыбчива. Сейчас, на сопке, он вдруг вспомнил, что на ней почему-то был не свитер, а белая кофточка и вроде бы плиссированная юбка забытого им цвета. Зачем? Они в деталях обсудили геологию площади, которая оказалась не очень сложной и понятной обоим, тезисно набросали скелет текста, составили упрощённую схему геологической карты и разрезов – и никаких конфликтных стычек. Иван Всеволодович даже пожалел, что уезжает от такого благодатного материала, сулящего быстрое прохождение отчёта по всем инстанциям с досрочной отличной защитой. Но вот на поисково-прогнозной карте они споткнулись, вернее, тормознул шеф, его насторожил северо-западный уголок площади, где он сам закартировал южную оконечность субвулкана сложной конфигурации, свидетельствующей о глубоком срезе площади. Северная и большая часть структуры уходила на соседний северный лист, а юго-западная утыкалась в соседний западный лист, где съёмку проводил новичок экспедиции Казанов Вячеслав Львович, пришедший к ним из Южной экспедиции опытный специалист-съёмщик, за плечами и ногами которого не одна заснятая сотня квадратных километров и не один толковый отчёт. Здесь же, в южной части вулканической структуры обнажилась более ранняя малая интрузия гранодиоритов-диоритов, окружённая широким ореолом контактово и гидротермально изменённых пород, что давало возможность судить о вскрытии только купольной части интрузива. И здесь же, в южном обрамлении интрузива выявлены с запозданием геохимические ореолы серебра, свинца, цинка, висмута, молибдена и других металлов, а в маршрутах Иван Всеволодович нашёл прокварцованные рудоносные образцы туфов, а в двух шурфах вскрыли две трещинно-прожилковые зоны, правда, маломощные, но с богатым содержанием металлов. В общем, наклёвывалось не ахти какое, но рудопроявление, которое можно было, не кривя душой, рекомендовать для дальнейшей более скрупулёзной оценки горными работами, не задерживаясь на нём при издании геологической карты. Более-менее похожие были и на других участках заснятой площади в мощной зоне северо-западного разлома, но этот почему-то Ивана Всеволодовича насторожил. Тот, кто долго и серьёзно занимается геологией, знает, что у увлечённого геолога, обладающего хорошей зрительной памятью и умением мыслить образами, есть, кроме умения соединять факты, ещё и собачий нюх на рудоносность. Он срабатывает там, где скептику ничего не светит, его не объяснить простыми словами, но он давит на черепушку с такой эмоциональной силой, что противиться невозможно. Именно на таком участке и в таком состоянии Иван Всеволодович и сделал стойку. С трудом удалось уговорить главного геолога экспедиции Романова передвинуть сдачу отчёта на второй квартал и получить от него разрешение на зимние канавы. Надо, однако, признаться, что кроме нюха сработало ещё и непреодолимое желание не отдавать унюханное другим, а получить добычу самому. Он очень верил, что не обманывается в удаче.