– Стоп, – сказал себе Белоконь. – Ты все это выдумал.
И все равно…
Он принялся расхаживать возле спуска в блиндаж.
Может, она просто хочет уединиться, побыть недолго одна – подальше от покалеченных и умирающих, от которых разило кровью и остальными жидкостями человеческого организма. А ему следует остаться снаружи. Дождаться транспорта, в конце концов. Беспокоить ее сейчас своим присутствием – жестоко.
Если бы на месте санинструктора Риты оказалась его Люся… Как только Белоконь об этом подумал, ему стало настолько жутко, что аж в груди закололо.
В последние месяцы он пытался поменьше думать о том, что на самом деле происходит в эвакуации. Старался верить письмам, которые теперь приходили исправно. Люся писала, что они наконец-то прилично устроились и живут не впроголодь, а почти по-королевски. Она много шьет, поэтому им хватает даже на продукты с черного рынка. Дети не голодают. Главное, не голодают дети.
На этой успокаивающей мысли Белоконь усилием воли переключался на что-нибудь другое. Эх, если бы он только мог сбежать с фронта и прийти в Уфу пешком, он бы это сделал. Однако последствия его дезертирства были бы гораздо более плачевными, нежели нынешнее положение дел. Не для него – для семьи. А значит, вариантов не было.
Кроме того, все явственнее ощущалось, что фронт вскоре сам подвинется к Уфе и поглотит ее, как это случилось с Киевом. И то, что Белоконь пребывал на передовой, эту возможность нисколько не исключало. Эта гадкая мысль точила его уже целый год – год крупных отступлений и крохотных побед, за которыми неизбежно следовали поражения.
Если бы Люся увидела весь безнадежный кошмар передовой линии воочию, как несчастная санинструктор Рита, она бы сломалась гораздо раньше. Белоконь ни за что не оставил бы ее одну в темной землянке! Успокоить, утешить, защитить, увести – как можно дальше отсюда!..
Белоконь решительно толкнул дверь и вошел внутрь блиндажа. Там было не так темно, как он предполагал: девушка успела зажечь лампу. Она стояла посреди комнаты и держала во рту дуло пистолета.
– Рита! – сказал Белоконь. – Стой!
Девушка с силой надавила на курок. Белоконь успел заметить, как от напряжения затряслись ее руки. Выстрела не последовало. «Предохранитель, – догадался сержант. – Пистолет на предохранителе». Рита, видимо, поняла это тоже, однако исправить ошибку уже не успела. Белоконь взял ее за руки и мягко, но настойчиво отвел от нее пистолет. Девушка выронила оружие, зажмурилась и обмякла. Белоконь успел прижать ее к себе и не дал ей рухнуть на пол.
Рита уткнулась в него и разрыдалась. Белоконь снял с плеча винтовку, подвел девушку к нарам, посадил ее и присел рядом. Она плакала так горько, как плачут только дети, – вкладывая в рыдания всю душу, всю обиду и всю бессильную злобу на свою несчастливую жизнь. С каждой секундой Белоконь все больше и больше проникался этой ее горечью.