Первым схватил бумажный стаканчик Костя Шокало. Лизнул осторожно мороженое — и его лицо расплылось от блаженства.
— Ну, как, как? — все хором спрашивали.
Костя только вертел головой и быстро работал языком.
Дошла и до нас очередь. Я осторожно взял стаканчик, почувствовал ладонью приятную прохладу, а мои ноздри уловили какой-то необычный, праздничный, нежный запах. Провёл языком по мороженому — счастливая улыбка растянула мой рот. Я даже не думал, не мечтал, что на свете может быть такая вкуснота!
— Очень вкусно? — послышался рядом чей-то тихий, страдальческий голос.
Я вздрогнул. Ещё не повернув головы и не увидя, кому принадлежит этот голос, понял: этот человек очень хочет мороженого, а купить не на что. Но с какой стати именно я должен делиться мороженым? Здесь собрались чуть ли не со всего села. Почему именно ко мне нужно было подойти этой девчонке?
А когда наконец повернул голову, возмущению моему не было предела: рядом со мной стояла Зина, сестричка Толи Шмагуна, и в её серых глазах была такая мольба! Я глянул направо — вот торчит её брат и вылизывает мороженое.
— А чего же Толя с тобой не поделился? — сердито спросил я.
— Да… — глаза её опустились, губы задрожали, — я только что подошла — гусей на речку выгоняла… он уже доедает… Очень вкусно, да?
Мне захотелось наброситься на Толю и отлупить его! Сожрал мороженое, не оставил сестре ни капельки. У девочки слезы выступили на глазах — так ей хочется попробовать.
И моя рука сама медленно протянула стаканчик.
Вдруг по ней будто крапивой хлестнули. С кем же это я делюсь мороженым? С дочерью дезертира? Мой отец с первого и до последнего дня воевал на фронте, у него до сего времени болят раны, а из ног выходят черные от крови маленькие осколки. Тогда отцу так больно, что он ночует на чердаке сарая и тихо постанывает. А её отец сидел, как крот, в погребе, уплетал картошку с салом, может, она сама носила потихоньку картошку.
Я резко отдёрнул руку. Зина посмотрела на меня, все поняла и отшатнулась, словно от сильного удара. Опустила голову и пошла прочь.
А в моей голове забурлили мысли. Вряд ли она носила отцу еду в погреб — совсем мала тогда была. Зине сейчас только пять лет. Этот мурло Толя носил. А она такая тихая, ласковая, мягкая. Как-то пригнала нашего гусака, который пристал к их табуну. «Я никому про него не сказала — ни матери, ни Толе, — шепнула она мне. — Они бы зарезали. Ты тоже об этом никому не говори, ладно? А то меня отлупят, когда узнают, что я гусака отдала». И зябко передёрнула плечами, словно на них уже опустилась хворостина.