— Я не знаю, чем это объяснить, но я никогда не был способен копить деньги. Это своего рода проклятие: всегда появляются обязательства, по которым приходится платить…
Он опустил руку в карман, достал знаменитую, столь известную на островах книжку, фетиш его надежд, и стал лихорадочно ее перелистывать.
— А между тем… Посмотрите, — продолжал он, — тут больше пяти тысяч долларов, которые мне следует получить. Ведь это все же кое-что.
Он вдруг остановился. Гейст, все это время старавшийся казаться возможно более безразличным, издал несколько одобрительных звуков. Но Моррисон был не только порядочен. Он был также человеком чести, и в этот час испытания, среди хаоса своих чувств, перед лицом этого удивительного посланника провидения, он отрекся от иллюзии всей своей жизни: Г — Нет, нет, все это ничего не стоит. Я никогда не сумею заставить их расплатиться, никогда! Сколько лет уже я обещаю себе это сделать, но отказываюсь от своего намерения. В глубине души я в это никогда не верил. Не рассчитывайте на это, Гейст, я вас обокрал.
Бедный Моррисон положил голову на стол и остался лежать распростертым таким образом, а Гейст тихонько говорил ему что-то с безупречной вежливостью. Швед чувствовал себя таким же несчастным, как и Моррисон, переживания которого он отлично понимал. Гейст никогда не презирал никакого выражения искреннего чувства.
Но, неспособный открыто показать свою симпатию, он живо ощущал этот недостаток. Самая утонченная любезность не является лекарством против сильных волнений. Оба они должны были пережить в каюте брига несколько довольно тяжелых минут. Наконец Моррисон, мучительно старавшийся найти выход в беспросветной тьме своего отчаяния, придумал пригласить Гейста плавать с ним на его бриге и принимать участие в его коммерческих делах, покуда он не возместит одолженной суммы.
Тот факт, что он смог принять это предложение, крайне характеристичен для отрешенности Гейста от прочего мира и для бродяжнической жизни, которую он вел. Нет никаких оснований предполагать, чтобы для него в данный момент было особенно заманчиво отправиться на бриге рыскать по углам и закоулкам Архипелага, по которому плавал Моррисон. Отнюдь нет! Но он был готов согласиться на что угодно, чтобы положить конец раздирающей сцене в каюте. В этот момент разыгрался театральный эффект: Моррисон поднял свою поверженную ниц голову и вставил в глаз монокль, чтобы с нежностью посмотреть на Гейста; откупорили бутылку вина, как это вы можете себе представить. Решено было не говорить никому ни слова об этом договоре. Моррисону, как это легко понятно, нечем было гордиться, и он побаивался безжалостных насмешек.