— Вы ведь знаете: Гейст, Гейст Околдованный!
— Да что вы! Он ведь только слонялся тут, насколько можно запомнить!
— Да, он говорил, что ищет фактов. Вот он и нашел здесь такой факт, который всех нас прикончит, — с горечью замечал один.
— Это называется прогрессом… Чтоб его черт побрал! — ворчал другой.
Никогда еще в тропиках не говорили так много о Гейсте.
— Ведь он, кажется, шведский барон или что-то в этом роде?
— Он — барон? Да полноте, это смешно!
Что касается меня, то я нисколько не сомневался, что он барон. Он сказал мне это сам в одном особом случае в то время, когда он еще бродил по Островам, загадочный и презираемый, как призрак без всякого значения. Это было задолго до того, как он материализовался в столь страшном облике разрушителя нашей мелкой торговли. Говорить о Гейсте как о враге сделалось довольно распространенной модой. Теперь он стал вполне конкретным и видимым. Он носился из одного конца Архипелага в другой, перепрыгивая с одного местного почтового парохода на другой, словно это были товарные вагоны; он был здесь и там, повсюду, и изо всех сил занимался организацией. Мечтательности больше не было места. Это была настоящая работа. И это внезапное проявление действенной энергии лучше побеждало недоверие самых упорных скептиков, нежели научные доказательства ценности угольных месторождений. Такая деятельность импонировала. Один лишь Шомберг устоял против заразы. Высокий, величественный, с пышной бородой, он подходил, держа в своей грузной лапе стакан пива, к какому-нибудь столику, за которым обсуждался жгучий вопрос, слушал некоторое время, потом бросал свое неизменное уверение:
— Все это очень красиво выглядит, господа, но ему не удастся пустить мне в глаза свою угольную пыль. Под этим решительно ничего нет. Подумайте, под этим не может быть ничего, подобный человек — директор! Тьфу!
Было ли это прозрением нелепой ненависти или же только той бессмысленной стойкостью убеждений, которая иногда самым неожиданным образом оказывается победительницей? Все мы знаем случаи, когда глупость торжествовала. И в данном случае восторжествовал этот осел Шомберг. Тропическое Угольное Акционерное Общество, как я уже говорил, ликвидировалось. Господа Тесманы умывали себе руки. Правительство аннулировало пресловутые контракты. Толки замолкли, и вскоре все заметили, что Гейст совершенно исчез. Он снова сделался невидимым, как в былые дни, когда ему случалось, в попытках разрушить чары островов, скрываться от взоров, бросаясь к Новой Гвинее или Сайгону, к каннибалам или кафрам. Удалось ли наконец Гейсту Околдованному нарушить колдовство или он умер? Мы были слишком равнодушны, чтобы долго над этим задумываться. Вы видите, что в общем мы питали к нему некоторую симпатию. Но симпатии недостаточно для того, чтобы сохранить интерес, который можно чувствовать к человеку. Иначе обстоит дело с ненавистью. Шомберг не мог забыть Гейста. Этот грубый и внушительный тевтонец умел ненавидеть. С дураками это часто случается.