Кончик вздрагивающего языка показался на мгновение между губами Рикардо, как будто он ощущал сладость этого жестокого возмездия. Потому что Рикардо был искренен в своем негодовании. Это постоянное холодное нарушение самой элементарной порядочности, эта упорная двойственность в отношении обманываемого в течение нескольких лет друга возмущали его; порок, как и добродетель, имеет собственные принципы, и отвратительное, улыбающееся предательство представлялось Рикардо особенно ужасным вследствие своей длительности. Но он понимал также более утонченное суждение своего патрона, который судил обо всей этой истории как джентльмен, с беспристрастием культурного ума, свойственного существу высшего порядка.
— Да, это хитрец, лукавый субъект, — пробормотал он сквозь зубы.
— Черт вас возьми! — спокойно прошептал мистер Джонс. — Переходите к делу!
Секретарь оторвался от своих мечтаний. Между умами этих двух людей существовало странное сходство. Один из них был выброшен из мира своими пороками, другой — увлеченный презрительным недоверием, страстью к нападению хищного животного, всегда считающего ручных животных своими естественными жертвами. Впрочем, как тот, так и другой не лишены были проницательности и отлично понимали, что бросились в это приключение, недостаточно изучив его детали. Представление о совершенно одиноком человеке, лишенном какой бы то ни было помощи, казалось им во время пути чарующим и неодолимым; в то время оно заполняло собою все поле их зрения. Они не чувствовали тогда никакой необходимости в рассуждениях. Разве их не было «трое против одного», как сказал Шомберг?
Но теперь дело не представлялось более таким простым ввиду одиночества, служившего этому человеку своего рода броней. Рикардо высказал это так:
— Кажется, что, приехав сюда, мы нисколько не приблизились к цели.
Молчание мистера Джонса показалось ему согласием.
— Один он или не один, не хитро прирезать парня или всадить в него пулю, — проговорил конфиденциальным тоном Рикардо, — но…
— Он не один, — глухо сказал мистер Джонс, не оставлявший, казалось, надежды заснуть. — Не забывайте китайца.
— Ах, да… китаец!
Он едва не выдал существования девушки. Но нет: надо было, чтобы его патрон оставался твердым и невозмутимым. Неясные мысли, которые он едва осмеливался формулировать, бродили у него в голове по поводу этой девушки. Разумеется, она не шла в счет. Ее легко можно было напугать. И можно было представить себе другие случайности. Что касается китайца, то говорить о нем не мешало ничто.
— Вот что я думал, сэр, — заговорил он с оживлением, — парень не имеет большого значения. Если он не захочет быть благоразумным, его легко будет образумить. Ничего нет легче. Но сокровище? Ведь не таскает же он его в кармане?