На кухне стало так тихо, что я мог слышать, как напряженно дышит отец. Он осторожно положил руку мне на плечо и сказал:
— Подожди здесь, Тигр. Я посмотрю, что можно сделать.
Он вернулся несколько минут спустя. По его печальному взгляду я сразу понял, что переубедить маму не удалось.
Я сел на стул и ухватил кусок хот-дога из миски. Капли густой слюны капали с пальцев, пока я запихивал его в рот. Я пытался проглотить его и почувствовал, как по щекам бегут слезы. Я всхлипнул и повернулся к отцу, который стоял с банкой пива в руке и смотрел сквозь меня. Он кивнул, чтобы я продолжал. Я не мог поверить, что он просто стоит и смотрит, как я заталкиваю в себя отвратительное содержимое миски. В тот момент я понял, что мы все больше отдаляемся друг от друга.
Я глотал, не жуя, чтобы не чувствовать вкус, пока кто-то не треснул меня по шее.
— Жуй давай! — прорычала мама. — Ешь! Ешь все! — Она ткнула пальцем в обслюнявленные куски.
Я вжался в спинку стула. Слезы текли ручьем по щекам. Прожевав оставшиеся в миске объедки, я запрокинул голову, проталкивая то, что стало поперек горла. Я закрыл глаза и закричал про себя, умоляя желудок не отправлять съеденное обратно. И сидел так, пока не удостоверился, что меня не вырвет. Когда я наконец открыл глаза, то первым делом посмотрел на отца. А тот отвернулся, чтобы не видеть мою боль. Да, я безгранично ненавидел маму, но папу в тот момент я ненавидел еще больше. Человек, помогавший мне в прошлом, теперь неподвижно стоял и смотрел, как его сын ест то, к чему даже собака не притронется.
Когда с полупереваренными хот-догами было покончено, мама переоделась в халат и швырнула мне кипу газет. Отныне они будут моим одеялом, а пол под кухонным столом — кроватью. Я снова посмотрел на отца, но тот вел себя так, будто меня вообще не было в комнате. Собрав все силы, чтобы не расплакаться перед родителями, я, не раздеваясь, забрался под стол и прикрылся газетами, словно крыса в клетке.
Несколько месяцев я спал под кухонным столом, рядом с кошачьим лотком, и даже научился пользоваться газетами и заворачиваться в них так, чтобы сохранять тепло. Потом мама заявила, что я недостоин ночевать с ними в одном доме, и изгнала меня в гараж. Моей кроватью стала старая раскладушка. Чтобы согреться, я старался держать голову поближе к газовому нагревателю. После нескольких особенно холодных ночей я понял, что лучше всего засовывать руки под мышки, а ноги поджимать под себя. Иногда я просыпался в полной темноте и пытался представить, что я — настоящий мальчик, кому-то нужный, кем-то любимый, укрытый теплым одеялом. Некоторое время такие фантазии спасали меня, но холод возвращал в реальность. Я знал, что никто мне не поможет. Ни учителя, ни так называемые братья, ни отец. Теперь я сам по себе, и каждую ночь я молился Богу, чтобы он дал мне сил, укрепил душу и тело. В темноте гаража я лежал на раскладушке и дрожал, пока не проваливался в беспокойный сон.