Но мама не всегда выигрывала. Как-то раз меня на неделю отстранили от занятий, и она снова решила позабавиться со средством для мытья посуды. Выдавила мне в рот почти четверть бутылки и отправила чистить кухню. Она-то не знала, что я решил не глотать. Шли минуты, рот наполнялся смесью слюны и чистящего средства. Но я не позволял себе глотать. Когда с кухонными делами было покончено, я помчался вниз выбрасывать мусор. Широко улыбаясь, я закрыл за собой дверь и выплюнул розовую жидкость. В одном из мусорных контейнеров рядом с гаражом я нашел использованное бумажное полотенце и тщательно вытер рот изнутри, стараясь избавиться от мыльного вкуса. После этого я чувствовал себя так, будто выиграл олимпийский марафон, ведь мне удалось обойти маму в ее собственной игре.
Хотя чаще всего маме удавалось пресекать мои попытки добыть еду, иногда мне все-таки везло. Спустя несколько месяцев ежедневного стояния в гараже я осмелел настолько, что начал красть еду из стоявшего там морозильника. Я прекрасно осознавал, что в любой момент могу тяжело поплатиться за свое преступление, поэтому наслаждался каждым куском, как последним в жизни.
В темноте гаража я закрывал глаза и представлял, будто я король, одетый в дорогую мантию, и передо мной — лучшие угощения со всего мира. И когда у меня в руках была корка замороженного тыквенного пирога или кусок тако, я действительно был королем. Подобно королю, сидящему на троне, я гордо смотрел на еду и улыбался.
Лето 1971 года задало тон времени, которое мне осталось провести с мамой.
Мне еще не исполнилось одиннадцати лет, но я уже знал, какие виды наказания меня ожидают. Недостаточно быстро выполнял работу по хозяйству — лишишься еды. Без разрешения посмотрел на нее или одного из ее сыновей — получишь пощечину. Попался на воровстве еды — мама либо воспользуется одним из старых способов либо придумает что-то новенькое и не менее ужасное. Большую часть времени она вполне осознавала, что делает, поэтому я мог предсказать ее дальнейшие действия. Тем не менее я постоянно был начеку и не позволял себе расслабиться, если она находилась где-то поблизости.
Когда июнь сменился июлем, от моего боевого духа почти ничего не осталось. Еда к тому моменту превратилась в практически несбыточную мечту. Как бы усердно я ни работал по дому, остатки завтрака перепадали мне все реже; что касается обеда, то о нем я мог даже не думать. Ужином меня кормили в среднем раз в три дня.
Мне особенно запомнился один из июльских дней. Он начался так же, как и все дни в моей рабской жизни. К тому времени я не ел трое суток. Поскольку летом не нужно было ходить в школу, у меня почти не осталось возможностей добыть еду. Вечером я, как обычно, сидел на нижних ступеньках гаражной лестницы, подложив руки под попу, и прислушивался к доносящимся сверху звукам «семейного» ужина. Теперь мама требовала, чтобы я сидел на руках, откинув голову назад, в позе «военнопленного». Но я не очень строго соблюдал ее указания и периодически засыпал, в полудреме представляя себя одним из членов «семьи» наверху. Я не заметил, как заснул, а разбудил меня грубый окрик мамы: «Живо тащи свою задницу сюда!»