Молчит. Ладно, можем и помолчать. В конце концов настоящая дружба рождается в молчании – так я думала в детстве, так думаю и сейчас. Коробку с пастелью и альбомы приходиться положить прямо на кровать. Мальчик задумчиво берет мелок тоненькими пальчиками, вертит его, сосредоточенно разглядывает альбом, который я открыла с чистой страницы. Осторожно проводит желтой пастелью по шероховатой поверхности листа. Потом пальцем. Снова мелком.
– Позвонил Сергей, сказал, что задерживается на час-полтора, совсем забыла тебе сказать, – заглянула мама в комнату и улыбнулась. Мы с мальчуганом сидели на кровати в позе лотоса, друг напротив друга с альбомами на коленях и пастелью в руке. – Испугалась за него, все из головы повылетало.
– Ничего, мамуль, подождем. Смотри, мы сейчас будем рисовать.
Мама кивнула и села в кресло напротив – самая выгодная наблюдательная позиция, между прочим.
Минут десять – пятнадцать мы шуршали пастелью. Я набросала портрет мальчугана и развернула к нему альбом:
– Кто это, ты знаешь?
Поднял взгляд и равнодушно по складам произнес:
– Ни-ки-та.
– Так тебя Никита зовут, – улыбнулась я. Не реагирует. Сосредоточенно выводит разорванные ломаные линии коричневым мелком.
– Что ты рисуешь?
Молчит. Рисунок его – настоящий квадрат Малевича, только кособокий, из неровных нитей – линий. Такой, какой он мог бы быть, если бы Казимир Северинович рисовал его в детстве или в пьяном состоянии, и пастелью, а не маслом.
– Это похоже на ящик или на большую темную коробку, – говорю. – Что в ней?
– Ни-ки-та, – так же равнодушно говорит мальчик.
– Никита сидит в коробке или на коробке?
Даже головы не подымает.
– А может быть в коробке сидит тигр, Никита его поймал и домой везет?
Молчит, рисует, или, если быть точной, сосредоточенно штрихует гипотетический квадрат.
– Не ти-гр, Ни-ки-та, – шепчет, глядя в альбом.
– Никита сам залез в коробку?
Рисует.
– А, может быть, Никиту кто-то в нее посадил?
Взгляд настороженный, исподлобья, губки приоткрываются. Хочет что-то сказать, но либо не умеет, либо не знает, как выразить. Беда с этим мальчуганом. Вроде бы говорить умеет, речь слышит и понимает, но говорить для него – все равно, что гирю пятидесятикилограммовую поднимать: тяжело и смысла нет.
Вроде бы закончил. Вертит альбом перед глазами, рассматривает рисунок. Думает о чем-то. Берет шариковую ручку и почти в самом центре ломаного квадрата проделывает дыру, а потом еще и края этого отверстия разрывает.
– У-бе-жал, – говорит.
– Кто убежал? – спрашиваю.
– Ни-ки-та, – отвечает и просовывает палец в отверстие, которое только что сделал.