— С чем вы пришли ко мне, сестра?
— С сомнениями, — не сразу ответила она.
— В чем они?
— Говорят, я совершила великий грех.
— Какой?
— Я… сочиняла газели.
— Правда? — просиял Хусейн. — В каком стиле?
— В стиле устода ал-Джафара…
— Рудаки, — улыбнулся Хусейн.
— Рудаки.
— Прочтите хоть одну.
— Но это грех.
Хусейн перестал улыбаться.
— Кто так сказал? — спросил он.
— Наш мулла, мой отец и братья.
— Вы поверили им?
— Я… не знаю, — не сразу ответила она. — Они говорили со мной три дня… И после этого все оборвалось. Строчек больше нет… Ни одной, — помолчав, она продолжала: — Жизнь стала такой пустой, как бессонница. Я услышала о вас и пришла. Вы что-нибудь скажете мне?
— Да, — кивнул он, глядя ей в глаза. — Я хочу дать вам совет.
— Какой?
— Оставьте газели.
— Оставить газели?! — отшатнулась она, как от удара.
— Да. Оставьте, — он чуть наклонился к ней. — Попробуйте рубаи в два бейта. Помните? — Он прочитал негромко, нараспев:
Подобен этот мир бегущему ручью.
Как птица, радуйся живому бытию.
Подобен облаку и ветру мир неверный.
Так будь что будет!
Пой, как птица, песнь свою!
Попробуйте. У вас обязательно получится. — Он улыбнулся.
Она долго молчала, глядя в его глаза, потом вдруг наклонилась и поцеловала ему руку.
— Ну вот еще, — он даже скривился от неловкости.
Она уже уходила, ускоряя шаги, легко, улыбаясь тихонько, словно, прислушиваясь к чему-то внутри себя, может быть, к вернувшимся строчкам.
— Разойдитесь! Дайте пройти! — забегали, расталкивая просителей, слуги в полосатых халатах. — Прибыл ал-Вахаб из Биикета! Знаменитый философ! Схоласт! Метафизик! Ал-Вахаб, наследник Аристотеля!
Воцарилась тишина. Слуги благоговейно выстроились в два ряда. Полный любопытства и недоумения Хусейн поднялся со своего места. Даже Махмуд перестал ковырять в носу.
— Да склонятся головы! Идет светильник разума, гроза мудрецов, опора наук ал-Вахаб ибн-Кучкар из Бинкета!
После этого возгласа, произнесенного старшим из слуг, во дворике величественно возник странный человек. Он был высок, тощ, носат и мрачен. На нем был ярко-желтый халат, непомерно высокая чалма. Человек оглядел всех и мрачно спросил:
— Кто из вас факих ал-Хусейн, о вы, двуногие?
— Это я, — несколько оробев, отозвался Хусейн.
— Ты шутишь, ребенок?
— Да нет, это правда он! — испуганно поклялся Махмуд. — Вот его тайласан, а вот грамота верховного кадия!
— Пусть будет так. Говорят, — он повернулся к Хусейну, — что кроме адата, шариата, богословия, ты изрядно разумеешь в геометрии и этике?
— Говорят, почтенный ал-Вахаб, — несмело отозвался Хусейн.
— Еще говорят, что ты и в философию заглядывал не раз?