— Гадкие мальчишки. Бросили своего возрожденца на пол, а ведь об него люди могут споткнуться.
Она выронила Клинта лицом вниз и неторопливо направилась к ним широким шагом.
Хлёст рванул через холщовый полог в подсобку, Барри за ним — и в молочный холодильник. Тот представлял собой длинный коридор: с одной стороны хранились пластмассовые бутылки, с другой стояли штабеля ящиков со стеклом. Хлёст и Барри задвинули дверь тяжелыми ящиками с галлонными бутылями, после чего откинулись спинами на заднюю стенку холодильника. Сквозь ящики, поверх картонок с йогуртами и творогом магазин немного просматривался.
— Чем вооружена? — спросил Барри.
— Сковородкой, — ответил Хлёст.
— Ой, — сказал Барри. — Прости, что я ее впустил. Она была почти голая.
— Откуда тебе было знать?
— Ну, когда она сказала, что у нее для меня голограмма к дню рождения, надо ж было сообразить.
— А день рожденья у тебя типа в марте, так?
— Ну.
Хлёст жестко шлепнул Барри разок по лысине, после чего навел ружье на цель где-то за йогуртами.
— Я заслужил, — произнес Барри.
— Думаешь, гарпуном Джеффу в сердце попало?
— Наверняка. Он в грудину на фут зашел.
— Не похож он на мертвого.
— Значит, надо было в голову. — Барри покачал своей. — Давай я попробую?
— Не, если промахнусь, у тебя останется бах-палка. — Хлёст показал подбородком на орудие, которое Барри держал как по команде «на грудь». По сути, на конце палки был обычный патрон двенадцатого калибра — им убивали акул. Тычешь в нее палкой, а патрон выстреливает в упор.
— Спорим, она даже не знает, что это.
— Только не промахнись, — сказал Хлёст. — Вышиби ей на хуй мозги.
Но услышав, что вой холодильных компрессоров и вентиляторов стихает, они переглянулись. Следом погас свет.
— Нам пиздец, — сказал Хлёст.
— Ну, — согласился с ним Барри.
30
Где представлены хроники Эбби Нормал — темной и таинственной богини запретной любви
Не суди меня. Я смотрела смерти в лицо и сделала ее своей шестеркой! Я сделала то, что сделала, из любви и не хочу прозвучать самодовольно, но ОБМ мы герои! И когда я говорю «мы», я имею в виду нас.
Сообщи я тебе это раньше, ты б, милый дневничок, окрестил меня «ушлепком», объявил бодрячком и прославил как неискупимо хорошенькую, но теперь я надежно укрепилась в собственной берлоге нечестивой моей любви и чего не — и могу наконец во всем признаться. В наивной юности моим любимым литературным героем был отнюдь не щупальценосный кошмар Ктулху из Лавкрафта, как я ранее отмечала в сочинении по английскому, а и вовсе даже Пеппи Длинныйчулок. И прежде чем осудить меня за пеппизм, прикинь сам: