— Да кто позарится на мазню Полуоборота, — вспыхнул ревнивый Удищев.
— Ерунда! — возразила Шамара. — При хорошей рекламе сбыть можно все что угодно — и черный квадрат, и белый квадрат, и кучку собачьего дерьма в придачу. Представляешь, если профессор Мутантов скажет о кучке дерьма: изумительная вещь, но только для посвященных. На следующий день это дерьмо можно продавать тоннами. И пусть кто-нибудь осмелится возразить, его же в клочья разорвут.
— Профессор Мутантов о дерьме так и скажет: дерьмо, — с некоторым унынием вздохнул Удищев.
— Профессор всего-навсего мужик. Хорошо попросить — не откажет, — при этих словах ветреная любовница задергала всем телом.
Плохо подавив позывы ревности, помрачневший Мирофан уточнил:
— И кто же его попросит?
— Какая разница, — продолжая кокетничать, уклонилась от прямого ответа Шамара. Впрочем, телодвижениями, мимикой полностью подтвердив подозрения Удищева.
«А ведь права, стерва, — подумал он. — Права, права… Ишь, ждет мольбы о помощи. Не дождешься. Сказала «а» — говори весь алфавит».
Шамара, раздосадованная равнодушием Удищева, не оценившего ее жертвенности, из последних сил держала паузу. Однако, по своей женской природе, не выдержала. Перемолчал ее Мирофан.
— Так свести тебя с Мутантовым? — сердито спросила она.
— Занятный старикашка, — сказал Удищев, зевая.
Нравилось ему, когда кто-то водил перед его носом крючком с насадкой, но в конце концов сам же эту наживку и заглатывал.
— Я вас сведу, — грубея от собственной оплошности, пообещала Шамара.
Выходило, что она навязывалась со своим предложением, и это ее злило.
— Реклама — вещь дорогая, — добавила Шамара деловым тоном, — поговорим о моих процентах.
— Не рано ли?
— Я тебя, Удищев, знаю. С тобой никогда не рано. С тобой всегда поздно. Как только сведу тебя с Мутантовым, ты же меня за спину и задвинешь.
— На проценты я тебя любить буду до гроба, могу и расписку дать, — пошутил Мирофан.
— До чьего гроба?
Этот странный разговор о шкуре неубитого медведя можно было прекратить одним способом. Удищев им и воспользовался. Причем настолько удачно, что Шамара уже не возобновила беседу о бессмертном искусстве.
«Действительно, хрен ли в том «Черном квадрате», а кто его не знает, — между тем зло размышлял Удищев. — Главное не в том, что и как накрасишь. Главное, чтобы о тебе на всех углах трубили: Удищев, Удищев, Удищев… Кто что знает о Малевиче? Никто и ничего. А спроси любого — о, скажут, «Черный квадрат»! Как же, скажут, гений!»
Давно это было. Они были молоды и жили высоким искусством.
…Как и условились по телефону, Удищев поджидал Шамару у Старых ворот. Он открыл перед ней дверцу и, не выходя из машины, спросил хмуро: