Голованов еще несколько минут покрутился в парке и, взяв такси, поехал сдавать квартиру, в которой провел прошлую ночь. А еще через полчаса он уже катил на другой конец города получать ключи от нового жилья.
Жизнь на колесах… Последнее время он только и делал что куда-то спешил: летел, бежал, ехал, даже заскочить домой было недосуг. Дом оставался где-то в стороне, на обочине, в воспоминаниях, как незыблемый островок детства.
Мысль о доме неожиданно озадачила его. А был ли у него теперь свой дом? Осталась мать, которая по-прежнему жила в Долгопрудном и которой каждый месяц он посылал деньги. Мог бы привозить и сам, но всякий раз находились оправдания. А может, он просто не хотел возвращаться в ту прежнюю жизнь? Окунаться в ее хоть и устроенный, но копеечный быт с вечно сохнущим на веревках бельем, треснувшими обоями, позавчерашними щами. Слушать жалобы матери на подскочившие цены, на постоянные споры с соседями. Даже сам запах этого мира был ему ненавистен — кисловатый запах нищеты и безысходности. Вот только совсем оторваться от этого мира у него не получалось. Прошлое не пускало, цепляясь, как выплюнутая кем-то жвачка. То вдруг напоминала о себе бывшая школьная подруга, когда все уже давным-давно отгорело, то присылали непонятную бумагу из военкомата, а прошлым летом скоропостижно умер отец. И хотя он лет десять как бросил семью и спился, несмотря на свою хваленую интеллигентность, хоронить отца пришлось ему, Голованову, потому как больше у того никого не было. А теперь вот надо было ехать, распоряжаться насчет памятника, и все это опять-таки ложилось на его плечи. Так что, как он ни пытался откреститься от прошлого, ничего не получалось. Но, пожалуй, самое скверное заключалось даже не в этом. Дело в том, что и в настоящем-то у него ничего, кроме этого прошлого, не было: ни друзей, ни любви, ни надежды. Не считать же в самом деле за друзей ребят из отряда, а за любовь — подружку на ночь. И если еще недавно, еще каких-нибудь лет пять назад это его ничуть не смущало, то теперь, приближаясь к тридцатке, он все чаще стал задумываться, и все чаще лезли в его голову дурацкие сомнения на предмет осмысленности бытия.
Закончив дела с переездом, благо всех вещей — одна дорожная сумка, Голованов подался в кино на свежую американскую комедию, пообедал в ресторане и ближе к ночи нанес визит в изрядно намозоливший глаза двор, проверить, все ли в порядке. В сгустившихся сумерках под каштанами вспыхивали светлячки сигарет, слышались приглушенный смех и шепот, а в темной листве монотонно трещали цикады. Посверкивая огнями, содрогаясь от пульсирующей в салоне музыки, проехала мимо машина и скрылась за углом. Дом засыпал, дом гасил окна, но в квартире старика свет еще горел. Старик не спал, старик был дома.