«А раньше, что, не падали разве?» — морщился Николай Иванович.
«Раньше, к твоему сведению, столько катастроф не было, и людей просто так не убивали!»
«Раньше еще и не такое бывало! — возражал он. — Людей в лагерях и морили, и убивали тысячами и миллионами ни за что ни про что. Просто товарищ Сталин тебе об этом не докладывал».
«Ты Сталина не трожь! Сталин вон сколько всякого добра для страны сделал! А то, что не докладывал, так потому, что поумнее многих нынешних был. Знал, что народ устает, что народу покой нужен!»
«Ага! Кладбищенский!»
«Ты на себя посмотри! Сам-то в свои годы чего добился? Кем стал? Мог бы уж и кафедру возглавлять или институт даже, а все в профессоришках ходишь! С женой и то толком не смог ужиться, а на Сталина пеняешь!»
После таких пассажей спор, едва разгоревшись, переходил на личности, окончательно утрачивая всякую ясность.
«Профессоришко!» — язвительно шипела мать, покидая кухню.
«Старая большевичка!» — огрызался ей вслед Николай Иванович.
Все, что касалось вопроса его неудачного брака, таило в себе обиду, но особенная горечь заключалась в том, что мать была права. Она словно чуяла эту его болевую точку и била по ней тем сильней и расчетливей, чем глубже в тупик загонял ее он сам своей неопровержимой логикой.
С женой они расстались в самом начале девяностых, пожертвовав в общий котел едва ли с десяток лет. «На твою зарплату лучше жить одному, — сказала она ему на прощанье. — Может, на бутерброд к чаю и хватит». Это были как раз те годы, когда зачет можно было запросто купить за пачку сигарет. Ему-то всегда казалось, что это он терпел ее возле себя. Тем горше было переживать свое заблуждение.
Но и потом, когда студент пошел сплошь денежный и коллеги едва поспевали выдумывать все новые и новые услуги, ломя за них втридорога, он так и остался среди них белой вороной, не разменявший уважение к себе на икру к тем самым бутербродам. «К этому лучше не попадать — завалит!» — кивали на него зеленой абитуре познавшие службу первокурсники.
А в День Победы они с матушкой снова повздорили. Она смотрела парад, показывали трибуны, заполненные гостями и ветеранами, когда он неожиданно спросил:
— Интересно, был бы жив отец, он тоже сидел бы с ними рядом?
— Не болтай ерунды! — отрезала она. — Твой отец был осужден как враг народа.
— И ты до сих пор веришь этому суду? — печально усмехнулся он.
Когда-то, лет пятнадцать назад, Николай Иванович подавал запрос в комиссию по реабилитации, но ответ получил формальный — слишком мало данных. Мать не помнила точной даты рождения отца, не помнила даже его отчества! Не помнила или не хотела помнить?