У дома, на лавке, лежали с десяток беленьких свежеотструганных ложек. Сушились на солнце.
— Ложки… Все сама стругаешь? Ни к чему теперь вроде, в магазине купить можно.
— Это верно, магазинными сподручнее щи хлебать, — Груша тепло засмеялась, — Я их ребятишкам раздаю. Они и рады. Люблю дерево в руках подержать. Из леса много чего сделать можно. Красота-то какая…
— Добрая ты…
Груша усмехнулась:
— Может, потому и добрая, что одна живу, злиться не на кого. А ты что ж, в гости зашел или дело какое?
— Дело мое особенное, в общем, бери меня, Куприяновна, со всеми потрохами…
— А как же… Мария?
— По собственному се совету и следую. На свое усмотрение отправлен.
— Это хорошо, — задумчиво сказала Груша, — что Мария тебя отправила на свое усмотрение. Дорогая цена этому. Жизнь ее вся — вот какая цена. Заслужила она, чтоб ты, какой ни есть, пришел и в ножки ей поклонился, а она тебя отправила — на свое усмотрение. Посмотрел, мол, и хватит… И ты хочешь, чтоб я ее перед детьми опозорила?! По самым корням ударила?! Сердце ей надорвала?! Я хоть баба и непутевая, бабьим счастьем обделенная, но корни мои тоже в этой земле, а ты свои обрубил давно. Сухими ветками машешь и сам себя и других калечишь. Все живое от них, от корней…
А живое к живому тянется и потому нас с Марией, видно уж, только смерть по разным светелкам разведет, разлучит. — Груша поднялась. — А усмотрение твое, Иван, должно быть, правильное.
И пошла в хату.
Бабы убирали ферму и взволнованно обсуждали последние события.
— Чтоб мне здоровья не видать, если хоть одно слово неправды скажу, — >митниговала Алена Липская. — Своими глазами видела: Груша стоит руки в боки, а Иван дрова колет, уговаривает се — не утруждай, мол, себя, Аграфена Куприяновна, я сам и наколю и в хату занесу.
— Не бреши, — осадила ее Клава, которая только что вошла на ферму. — Чего это он пошел к Груше дрова колоть? Сама наколет?
— А потому, — отпарировала Алена, — что Мария его выперла, а Грушка — приняла. Он и ко мне приходил — до полного примирения с Марией, говорит, прими. А полного, говорю, примирения в своей хате дожидаются. А сейчас его Груша грибками, солониной обхаживает да песни распевает про свою жизнь разнесчастную.
— Ты своего Артемку корми, а то, если сиганет на ночь глядя, пиши пропало… — пошутила одна из доярок.
— Ты хоть такого заимей! А баб, охотниц до чужих мужиков, я бы своими руками изничтожала.
Клавка коршуном налетела на Алену.
— Да я за такую напраслину глаза выдеру… Ты мою родню не оговаривай!
— Родня! — Алена не унималась. — Груша теперь тебе родня!..