Привет Усте. Думаю, на осеннюю Казанскую побываю, в престол. Тогда пир зададим получше святошного.
С почтением к вам остаюсь Михаил Иванович Бобонин».
Девки сумрачно слушали, парни ехидно улыбались. Парунька молча встала и ушла.
— Бежать на завод или в батрачки в другую деревню... Только бы от этих людей подальше...
Глава пятая
Идя по дороге к общественному выгону, Парунька видела, как по тропинке, извивающейся во ржи, тянутся от мельницы ребятишки, распевая песни.
Дальше, у мельничной плотины, размытой два года назад, копошились люди. Парунька различала девок с носилками, ребятишек с лопатами, роющих землю. С засученными портками некоторые таскали по болотистому берегу Печеси из ближайшего осинника хворост, бросая его в кучи, где должна быть плотина.
С Парунькой поравнялась, вынырнув изо ржи, баба. Она подталкивала сына в спину, приговаривая:
— А? С какой рани налимонился, пострел тебя положи! Где помочь — он тут, чтобы нализаться в доску.
— Что это там, тетенька, делают? — спросила Парунька.
— Помочь канашевская. Плотину устраивают. Это вот первая партия отработала, — проговорила она, кивая в сторону сына.
«Что за шутка? — подумала Парунька. — Нешто мельницу общество Канашеву поворотило?»
Из проулка хлынула пегая девичья волна, с безумолчным уханьем заполнила улицу. В середине, обвешанный девками, как вениками, тренькал в гармонику Ванька-Слюнтяй, и девки, мотаясь, подпрыгивали неловко и махали цветными платочками. Лица их, раскаленные самогоном, блестели и расцветали, как маки. Любка плясала навыбежку, клонилась от собственного веса и, заметая оборками пунцового сарафана пыль, искала кого-то руками в воздухе, чтобы облокотиться.
— Подруженьки... милые... родные... их! Да что нам не гулять-то!
Сзади парнишки подзадоривали:
— Любка, поддай пару! Валяй вовсю!
Увидев Паруньку, Любка заплясала еще неистовее.
— Выйти на глаза к людям у нас, что ли, не в чем? Праздничной надевки разе нет?
И затопала на месте:
У нас и сряда и харчи.
Укладки, полные парчи.
Мы невесты не плохи,
Нас обожают женихи!
Парунька поспешила в сад к Бадьиным. Там, под яблонью, уже отцветшей, за столом, сколоченным из досок, посредь парней-единомышленников сидел только что прибывший из уезда Федор.
С глазами, красными от дорожной устали, нечесаный и пыльный, он кричал на Семена. Тот сидел на пороге бани и угрюмо молчал.
— Выходит, я вырвал мельницу у зверевского общества для Канашева? А? Где у тебя, Семка, глаза были? И вы тоже, — обратился он к парням. — Кричали бы — не согласны в аренду кулаку отдавать, и баста! Сами обществом для заложки кооперативного фонду по очереди на мельнице сидеть будем... Эх вы!