Павел Васильевич посмотрел на меня. В глазах у него была решимость.
— Ну, Микешин, пошли? — тихо спросил он.
— Пошли, — дрогнувшим голосом ответил я.
— Только осторожно. Следи за мной и слушай.
Мы выждали момент, когда «Гдов» поднялся на гребень, и прыгнули с трапа на бочки.
— Бегом! — закричал боцман и, прыгая по бочкам, побежал к носу. Я кинулся за ним. Ноги скользили и попадали между бочек. Огромный шипящий вал катился на нас.
— Ложись! — донесся до меня голос боцмана. Я упал и крепко вцепился в найтов.
«Смоет!» — мелькнуло у меня. Стало страшно. Какая-то тяжесть придавила меня. В следующий момент я почувствовал, как гигантские холодные руки отдирают меня от судна, пытаются повернуть. Но оторвать меня можно было только вместе с палубой судна, — так крепко, так неистово я вцепился в найтов. Вал прошел. Из носа и ушей вытекала соленая горькая вода. Я скорее почувствовал, чем увидел лежавшего рядом боцмана. Он уже поднимался. Мы побежали дальше.
— Ложись! — услышал я снова. Шел следующий вал. Злость охватила меня, когда я вторично упал на бочки. Удержаться! Во что бы то ни стало удержаться!
Наконец мы добрались до полубака и нырнули под защиту палубы.
— Добрались, — отплевываясь, сказал Чернышев.
Вода текла с нас ручьями. В первом ряду с правого борта оказались разбитыми две бочки. С предосторожностями мы принялись крепить остальные. Это была опасная работа. Нас могло смыть волной, могло придавить бочками. Павел Васильевич работал и командовал уверенно. Видно было, что не в первый раз ему приходится сталкиваться с настоящей опасностью. Его спокойствие и уверенность передались и мне. Мы довольно быстро расклинили ряд, заполнив пустоту обрезками бревен, затянули завертки и поставили дополнительные найтовы. Мы не ощущали холода. Нам было жарко. Теперь нужно было возвращаться. Обратный путь не казался таким трудным. Ветер дул в спину. Мы уже почти добежали до трапа на спардек, как я услышал крик с мостика:
— Полундра! Осторожно!
Но было уже поздно.
Догнавший вал поднял меня, и больше я ничего не чувствовал. Последний обрывок мысли был: «Смыло! Все…»
Очнулся я у себя в каюте на койке.
Около меня стоял боцман и сидел капитан. Андрей Федорович держал в руке стакан с какой-то желтоватой жидкостью.
— Ну, все в порядке! Пришел в себя, — облегченно вздохнул капитан. — На, хлебни-ка. Очень помогает при таких обстоятельствах. — И он протянул мне стакан. Я залпом выпил. Коньяк обжег мои внутренности, и приятное тепло разлилось по всему телу.
— Как ты себя чувствуешь? Голову-то поверни, — попросил Чернышев.