Микешину был симпатичен этот еще не старый, невысокого роста человек. Он хотел подойти к Горностаеву, но неожиданно кто-то тронул Игоря за рукав. Микешин обернулся и, к своему удивлению, увидел боцмана с «Унжи» — Костю Кириченко. Они обменялись крепким рукопожатием.
— Вот, Игорь Петрович, где встретились. Я последнее время на «Крамском» плавал, вот и попал в этот переплет…
Микешин обрадовался встрече с Кириченко. В памяти отчетливо встала маленькая старая «Унжа», ее капитан и команда. Не ладил Игорь с боцманом. Но в день ухода Микешина с «Унжи» Костя пришел к нему, уселся на стул и долго молча теребил кепку. Молчал и Игорь. Наконец боцман смущенно сказал:
«Идете на большое судно, кажется? Покидаете нас, Игорь Петрович? Вот… не сплавались мы с вами, а мне почему-то жаль, что вы уходите. Какой-то новый помощник придет…»
«Боишься, что еще хуже будет?» — засмеялся Микешин.
Костя вскинул на Игоря свои черные глаза:
«Не боюсь. Не люблю перемен. Привык к вам. Вы моряк. Большую услугу оказали судну, когда бревна спустили за борт. Помните?»
Игорю тогда приятна была скупая Костина похвала. «Счастливого вам плавания на новом пароходе, Игорь Петрович. Наверное, там лучше боцман попадется. До свидания. Может, еще встретимся…»
И вот встретились…
Мелкими, несущественными показались теперь все прежние недоразумения.
Люди с «Крамского» и «Днепра» поместились в том же бараке, но в других комнатах. Моряки почувствовали себя сильнее оттого, что их стало больше. Они собирались группками и обсуждали свое положение:
— Требовать надо, чтобы нас отправили домой!
— Вызвать сюда переводчика, пусть передаст коменданту, что мы не будем подчиняться их правилам!
— Мы находимся под защитой международного закона!
— Сволочи, не дали даже взять продуктов с судна…
Так прошло несколько часов. Раздался звук гонга: моряков собирали на обед.
Взяли миски и выстроились в длинную очередь у кухонного окна. Повар, толстый и наглый, не глядя, опускал поварешку в огромный котел, выплескивал ее содержимое в миску, бросал кусок хлеба и, если моряк задерживался на секунду, дико орал непонятное слово «Los!»[18]
Ели прямо на дворе. Тошнотворный ревеневый суп не лез в горло. Вернее, это был не суп, а бурда из воды, рубленого ревеня и каких-то опилок. Большинство вылило суп. Пожевали хлеба, запили черным, как чернила, искусственным кофе без сахара. На этом обед кончился.
3
Утром, в шесть тридцать, в коридоре раздалась команда «Steht auf!» [19] и свисток. Подъем.
Начинался второй день войны, второй день плена. После умывания дежурные взяли каны, остальные выстроились за завтраком. Он состоял из микроскопического кусочка маргарина, такого же кусочка кровяной колбасы и куска хлеба. Повар предупредил, что хлеб выдан на весь день.